Записки из клизменной - Алексей К. Смирнов Страница 31

Звонок

Не такой уж плохой фильм, настоящий кошмар. Я это понял вчера, когда раздался звонок.

– Мне нужен Алексей Невропатолог, – сказал домохозяйственный голос.

Знаете, как это бывает, когда прошлое настигает чешуйчатой лапой?

Я замычал.

– Я хотела у вас проконсультироваться, если можно, – успокоила меня незнакомка. – Минут пять.

– Да, конечно, – промямлил я, – но вы знаете, я уже не совсем невропатолог, я не он четыре года, я пишу разные книжки…

– Ну да, я знаю, – сказали в телефоне. – Там так и было написано: невропатолог, а дальше уже писатель. У меня муж…

– Простите, а откуда вы знаете мой номер?

– Из компьютера. Мой муж…

Я понял, что где-то в Паутине запутался мой телефон, и вот до него добрался паук. Я не знаю, где этот сайт. Ничего внятного собеседница сообщить не сумела.

– У моего мужа была травма головы, ушиб мозга…

Здесь я взял себя в руки и даже немного обрадовался. Повеяло прошлым, всколыхнулось нечто реликтовое: посоветовать, объяснить, наставить, направить, прописать.

Не тут-то было. Это был худший вариант.

– Он полежал в больнице и теперь пьет. Скажите, ему же нельзя пить? Я сама лежу в гипсе, сегодня в трамвае упала. Но он ведь не алкоголик, да? Вот вы скажите, что может быть? Правда же, все что угодно? Он иногда рюмочку выпьет, покушает хорошо, так и незаметно, а сегодня я же по голосу слышу и не могу ему объяснить, что я в гипсе. А он машину где-нибудь оставит и домой не придет. Конечно, я ему говорю, не иди домой такой. Когда голова болела, он не пил, лежал. Мы только через пять дней обратились. Оказывается, лучше, когда голову проломят, чем в голове внутри кровотечение. Ему все невропатологи хором сказали: пить нельзя! А что может быть? Голова разрушится? Вот, правильно вы говорите, могут быть судороги. А ему плевать. У нас машина, дача, дочка лежит больная, миопатия у нее. Ему пункцию два раза делали. Вот что вы посоветуете? Я во всю эту рекламу не верю, можно отравиться…

…Однажды меня достала звонком больная из Выборга, я видел ее один раз, минут десять любовался, не помнил, телефона не давал, и никто не мог дать рабочий, но она выловила меня на работе безошибочно и стала говорить дрожащим воем, беспредметно и оттого еще страшнее:

– Я поняла, доктор, что мне нужны только вы. Я увидела это в ваших глазах. Я посмотрела в ваши глаза и все поняла. Я приеду к вам! Меня ничто не остановит! Я приеду к вам!

Утро за окном такое лирическое, нетронутое еще окрестными жильцами. Те немногие, что виднеются, спешат исчезнуть, прошмыгнуть.

Хочется сделать что-нибудь бодрое, из юности: например, зарядку в маечке, подобно невинной деве с картины Яблонской. Отставить ножку и потянуться к свету. А потом сесть за стол с персиками. Женские образы лезут потому, что из мужских приходит на память либо «Сватовство гусара», либо «Свежий кавалер».

…Утреннее очарование рухнуло.

С утра пораньше позвонил и закаркал мой приятель со «Скорой».

– Я сейчас пойду на работу, – рассказал он, – купил бутылочку водки и две пива. Так что не вызывай «03», не то на меня попадешь.

– Я люблю свою работу, – трубит он обиженно. – Ты не подумай! Знаешь, дня не проходит, чтобы я кого-нибудь не спасал! Я вот только думаю – куда я их спасаю?

Однажды у нас состоялась семейная вылазка: побывали в кино, любовались ретроскопией коротеньких фильмов Жака Тати, 30–50-е годы.

Комедия положений из марсианской жизни.

Ну, любопытно посмотреть на французский пляж середины прошлого века, да. Нумера, зонты, конторки, гарсоны. Фактура, бижутерия, бриолин. Это да. Но и все.

Наша ретроспектива ближе и поучительнее, хотя бы то Закройщик из Торжка или Бронетемкин Поносец, хоть я его и не выношу, и за кино не держу, но там есть один гениальный момент. Нет, не с коляской – коляску потом везде подсовывали, да она не пробивает и не цепляет. Пустая она, а чадо – домысливается!

Я имею в виду эпизод, когда доктора Смирнова бросают за борт за то, что он обозвал червивое мясо свежим. Как будто он мог выбирать! Какое погрузили, такое и принял. Попробовал бы он вякнуть. Глаза испортил, червей этих высматривая, пенсне носил. Но доктора бросили за борт, а он еще пытался лицо не потерять.

Сила режиссерского гения еще и в том, что он заранее сделал доктора Смирнова архетипическим, заведомым вредителем на все времена. Такая подлая рожа! Это был общий, универсальный доктор Смирнов, неистребимый враг народа, который, не брось его кто за борт, отравил бы Горького, Крупскую, Жданова, Брежнева, Андропова, Устинова, Черненко и Хаттаба.

Он бы точно все это сделал, не окажись за бортом. Я это как доктор Смирнов подтверждаю.

Помню, на четвертом курсе старенький мухомор читал нам лекцию про гонорею, показывал слайды – ведь до сих пор держится в голове! «Как распространялась гонорея? – спрашивал старец и сам отвечал: – В особых салонах кавалеры миловались с дамами…»

Щелкал проектором, на экране возникал преувеличенный гонококк, потом еще что-то, а на закуску – переснятая гравюра. Некто, похожий на герцога Бекингемского, не снимая шляпы с пером, держит за коленку, сквозь пышное платье, даму, а та прикрывается веером. «Так… ну, а вот это… – задумался мухомор, – вот так, стало быть, происходило милование».

Я часто пишу о монстрах.

Жил такой очень хороший доктор Рудин, по имени-отчеству Бронислав Васильевич.

Это был доктор Астров нашего времени, выросший из Ионыча и в Ионыча же превратившийся. Работал в нашей районной поликлинике, где лечил дедушку (совокупного и моего), бабушку (совокупную и мою) и меня.

Доктору Астрову было хорошо. Ему и спивалось-то легко под соловьиные песни, под сверчка, под перебор гитарных струн. А доктору Рудину спивалось тяжко, по-звериному, пещерно. К нему приходил совокупный дедушка и приносил бутылочку водки. Я не приносил, но от меня приходил персональный дедушка и приносил бутылочку водки в благодарность за меня.

Он был очень добрый, тот Бронислав Васильевич, огромный, неряшливый, чуть суетливый, сильно близорукий, поросячий лицом. Выбрасывал свою тушу из-за стола и метал ее к коечке, где я лежал, обнаживши живот образца третьего курса мединститута. Доктору Рудину было понятно, что мне не хочется ехать в колхоз. Поэтому я и болен, а он ведь не только Рудин, но и доктор, а значит, должен лечить не болезнь, а больного.

– Ну, для порядку, – говорил доктор Рудин и трижды бил меня в живот тремя твердыми холодными пальцами. Этот диагностический прием остался мне непонятным по сей день, но я все равно не раз применял его, и всегда с поразительными результатами.