Апология чукчей - Эдуард Лимонов Страница 31

И вот он захвачен в плен странно диким швейцарским правосудием. Мы знаем, что у швейцарцев мощные банки, дорогие часы, отличный фирменный сыр и очень сильная валюта — швейцарский франк. Стать швейцарским гражданином ой как нелегко. Загадкой остается, почему они взялись мучать Полански. Ему семьдесят шесть лет, его мать погибла в Освенциме, беременную жену зверски убили… У меня появилась огромная неприязнь к Швейцарии, а у вас?

Светлый — это когда оба молоды, она — сияющая и, естественно, наивно похотливая, она — нимфа, он — пастушок. Юный, нечесаные кудри, наглые глаза, вздыбленные от желания в паху штаны из грубой, ржаного цвета ткани, крепкие загорелые плечи. У нее длинные молочно-белые ножки, выпяченный животик, нежная попа. Нимфа и пастушок совокупляются при каждой возможности: на полянах, у ручья, в лесу, под лучами солнца, бьющими в глаза, в стогах. Светлый эрос — это эрос юных сверстников, первых Любовей. Светлый эрос — радостный.

Темный эрос представляется в нескольких классических парах. Мужчина — обязательно сатир, с рогами, либо кентавр с головой и торсом человека, но крупом животного. Мужчина темного эроса символизируется страшным самцом — козлищем. Я видел такое чудовище в 1997 году в Ставропольском крае, близ казачьего города Георгиевск. Он был посажен на улице на цепь. Ей-богу, он был страшнее не то что злобной собаки, он был страшнее тигра. Вонючий, поросший клоками седой, грубой шерсти, на сильных ногах, мощная башка со страшными какими-то, эпохи палеолита, рогами. Рога — в наростах, глаза, налитые кровью, он зловеще звенел своей цепью. Неподалеку была церковь. Прохожие жались узкой струйкой к этой церкви, там была протоптана тропинка, подальше от чудовища. Его привезли в это место для случки с местными козочками из какой-то дальней станицы. Представляю, что он делал с местными козочками…

В паре темного эроса мужчина — самец-сатир, страшный козлище, девочка-female может быть и козочкой-нимфочкой, и обильной телесами мамой семейства. Всё равно тон, высоту, характер страсти задает он, интенсивность похоти. Безусловно, к темному эросу относится его крайность — инцест. Между козлищем-отцом и нежной нимфочкой-дочкой. Еще один вариант крайности: сатанинская черная дама Лилит (заменяющая в паре седого кентавра, сатира, фавна) и пастушок. Если это инцест, то сатанинская Лилит-мама задает трагический, дьявольский тон, и нежный отрок, тычащийся в мамку своей трогательной нежностью, положения не спасает, их эрос черен, а по краям алеет адским пламенем. Темный эрос — чаше всего гибельная страсть. Он — грех по определению. Он невесел, однако крепок и тянет к себе. Простые пары, живущие в темном эросе, спасены от разрушения только своим неведением, ибо не ведают, что творят.

Оглядываясь на свою жизнь, вижу, что светлый эрос был у меня с Еленой, после темного эроса с Анной. Старше меня на шесть лет, телосложением — богиня Деметра, широкобедрая и невысокая, Анна была классическая Лилит, да еще безумна временами. (Правда, она была доброго нрава. Я написал о ней в книге «Молодой негодяй».) После темного эроса с Анной светлый с Еленой был для меня как поток радостных аполлонических солнечных лучей-стрел, мне было и светло и радостно. Все, кто наблюдал нас в те годы (все они, впрочем, давно умерли, поэты Цыферов, Сапгир, Холин), — все отмечали, какая мы были наивная, светлая, сияющая пара: пастушок и нимфочка.

С Наташей Медведевой эрос был светел в самом начале, а в последние годы был большим страданием. Период отношений пастушок — нимфочка был вскоре смыт ее алкогольными приключениями в мире мужчин. Образовались отношения Лилит и сатира, а они невыносимы. Не так давно у меня опять была подобная связь с некой двадцатитрехлетней сатирессой. Я не смог с ней существовать достаточно долго, связь продлилась четыре месяца. Я называл ее «Зверь».

В настоящем моем возрасте я обречен на темный эрос. Увы.

Память — как большой черный мешок. Шаришь в памяти, обыскиваешь дальние углы, вроде всё знаешь в твоем мешке что лежит, но время от времени вдруг вытаскиваешь то, что никак не ожидал увидеть. Чего не ожидал найти.

Сегодня я обнаружил там Людмилу. Она появилась в моей странной жизни в 1995-м. Я баллотировался в Госдуму в северо-западном углу столицы, вот округа я уже не помню. Я выступал перед избирателями в библиотеках, и центрах социального обеспечения, и везде, где мог, потому что в несколько клубов и на несколько предприятий меня не пустили. Так, не пустили на табачную фабрику «Ява», поскольку ее продали англичанам, а англичане не хотели никакой агитации на их фабрике. В тот вечер я выступал в большой библиотеке в районе Савеловского вокзала. После встречи я торопился на следующую встречу с избирателями, она попросила меня подписать книгу. Я сказал, что мне некогда, и посмотрел на нее. Она была высокой молодой женщиной с медовыми глазами, бледным лицом и чувственным ртом. «Поехали со мной, — сказал я, взял ее за руку и повел к машине, — подпишу в дороге». Действительно, вечером я подписал ей книгу, правда, уже в квартире в Калошином переулке на Старом Арбате, я снимал ее и жил тогда один. Я подписал ей книгу уже после того, как мы стали любовниками. Я тогда не разводил сантиментов, не задавал женщинам вопросов, а брал их в руки. В большинстве случаев меня не отвергали.

Оказалось, что она работает диспетчером ЖЭКа в моем именно ЖЭКе, что на Старом Арбате. Ну, знаете, вы звоните в ЖЭК, или ДЕЗ, или как там называется сейчас жилищная контора, а там отвечает женский голос. Вот это Людмила. И вы ей сообщаете, что хотите, чтоб вам прислали слесаря. Или электрика. А жила она в подмосковном городе Королев. У нее было двое детей и муж, которого она без смеха отрекомендовала — «муж-фашист». Он был членом группировки, отколовшейся от РНЕ. Она сказала, что до сих пор никогда не изменяла мужу, и, вы знаете, я ей поверил. Она выглядела убедительно. Молчаливая, ласковая, совсем простая женщина с крупным горячим белым задом, иссосанными детьми сиськами и хрупкими плечами. Длинные тяжелые волосы, у корней чуть темнее, но было ясно, что она натуральная блондинка.

Ночами мы не спали. Она приходила после дежурства, снимала свою коричневой кожи куртку, узкую юбку, и мы потом всю ночь жили в постели. В постели ели, пили, любили друг друга, смотрели телевизор. Да, вот так, банально, телевизор. Однажды мы целую ночь смотрели фильм «Майская ночь, или Утопленница». Было очень страшно смотреть, как жуткая панночка пыталась достать бурсака Хому Брута из мелового круга, как летал со свистом гроб с панночкой, как потом привели Вия. Мы от страха прижимались друг к другу как дети и тихо постанывали. Будучи старше ее лет на двадцать минимум, я всё же чувствовал, что она пытается относиться ко мне как к еще одному ребенку, первому по старшинству. Я такого отношения очень не люблю, потому я порой кричал на нее. Она слушалась.

Потом ее побил муж, кажется, за то, что она оставила детей на несколько дней одних. В их семье было сложно, я так и не понял, жил ли муж с ними либо приходил время от времени. Она не очень жаловалась мне на мужа, скорее признавала себя виновной в том, что да, оставила детей, мальчика и девочку, одних. Правда, там была еще ее мама.