Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон Страница 31

Образ напомнил мне Килли, несущегося по трассам Гренобля за первой, второй и третьей невероятными золотыми медалями. Тогда Жан-Клод поднимался на ту высоту, где живут лишь снежные барсы. А теперь ему двадцать шесть лет, у него долларов больше, чем он может потратить или сосчитать, но нет ничего, что сравнилось бы с теми пиками, которые он уже покорил. Теперь для самого богатого в мире лыжного оболтуса дорога только вниз. Какое-то время он был достаточно хорош – и везуч, чтобы жить в разделенном на победы и поражения, на «вытяни или умри» в черно-белом мире международного супертелеатлета. Пока длилось шоу, было прекрасно, и свое Килли сделал лучше многих, кто пытался до него.

Но сейчас, когда выигрывать больше нечего, он на одной ступени со всеми нами, его затянуло в странные и бессмысленные войны на непривычных условиях, его преследует сознание потери, которую не возместят никакие деньги. Над ним насмехаются сахарно-ватные правила сволочной игры, которая все еще его изумляет. Он заперт в золоченой клетке, где, чтобы победить, надо держать рот на замке и заученно или по подсказке повторять написанные за тебя реплики. Вот он, новый мир Жан-Клода Килли: он красивый мальчик французского среднего класса, который научился гонять на лыжах и тренировался так хорошо, что теперь его имя имеет огромный коммерческий потенциал на рынке чудовищно раздутой культуры-экономики, пожирающей героев как хот-доги и приблизительно так же их почитающей.

Собственный имидж телегероя, вероятно, удивляет его больше, чем нас, ведь мы принимаем тех героев, которых нам подсовывают, и не склонны торговаться. Килли и это тоже как будто понимает. Он извлекает выгоду из ситуации, которая никогда не возникала раньше и, возможно, уже не возникнет на его веку или на нашем, возможно, даже никогда.

В конечном итоге несправедливо было бы отмахиваться от него, всем свидетельствам вопреки, как от пустоголового жадины. Подозреваю, где-то за мечтательно запрограммированной улыбкой есть некое чувство, которое Норманн Мейлер однажды назвал (говоря о Джеймсе Джонсе) «животным чувством того, у кого власть». Есть у него и мрачное презрение к американской системе, сделавшей его таким. Килли не понимает эту страну, она ему даже не нравится, но он не сомневается в собственной роли, которая приносит ему немалый доход. Он марионетка в руках менеджера, и если Марк Мак-Кормак захочет, чтобы он снялся в идиотском фильме или рекламировал какую-то мазь, о которой он слыхом не слыхивал… ну, такова жизнь. Жан-Клод – бравый солдатик, он исполняет приказы и быстро учится. Он в любой армии далеко пойдет.

Килли реагирует, думать – не его стезя. А потому трудно не воздать ему должное за то, что в частной жизни он еще придерживается тех или иных простых ценностей, если на публике он насмехается над ними – за огромные суммы. Это лишь напоминает о том, что под внешним лоском Джей Гэтсби был богатым проходимцем и бутлегером. Но Килли – не Гэтсби, он – молодой и смышленый француз с собственной оригинальной манерой выступать и прагматичной системой ценностей, подозреваю, более здравой, чем моя собственная. Ему неплохо живется, и ничто из пережитого на его коротком, но напряженном веку не дает ему понять, как я могу называть то, что он делает, зарабатыванием денег в поте лица, возможно до кровавого пота.

Последнее замечание автора

Ферма «Сова»

«Пожалуйста, вставьте эту цитату в начало или в конец статьи о Килли. Томпсон».

«Никакой евнух не расплющивает собственный нос с большим стыдом и не ищет все новых, еще более острых средств возбудить пресыщенные аппетиты, лишь бы снискать милость повелителя, чем евнух промышленности».

Высказывание, кажется, приписывают некоему Билли Ли Берроузу, но, если память мне не изменяет, оно взято из какой-то работы К. Маркса. В любом случае, могу найти, если понадобится…

Scanlan’s Monthly, т. 1, № 1, март 1970

Вы просили у меня статью о чем угодно, а поскольку платить вы не собираетесь, я считаю, что у меня карт-бланш. Начал я сегодня вечером с бессвязного брюзжанья про студии звукозаписи…

Я смотрел на обложку пластинки «Блюз проект», но на задней ее стороне значилось огромными буквами имя продюсера, а под ним еще четыре-пять фамилий. Трутни, подонки и прочие десятипроцентники, у которых, похоже, влияния больше, чем у музыкантов, записавших альбом, а потому они сумели протащить себя на обложку.

Я мрачно об этом размышлял, мол, напишу как-нибудь потом, но когда взял номер последней Free Press и прочел некролог по трехлетнему мальчишке по имени Годо, то снова вспомнил про Лайонела Олейя и как Free Press почтила его смерть местом непроданного рекламного блока – пустое место надо как-то использовать, так почему не для Лайонела? А еще мне вспомнилось, как я дважды просил у вас его статью о Ленни Брюсе (в которой Лайонел написал свой собственный некролог) и как на обе просьбы вы не откликнулись. Возможно, тут нет никакой связи с тем фактом, что «Блюз проект» затрахали так, что на обложке их собственного альбома от них ничего, кроме фоток, не осталось, но мне кажется что есть. Мне это представляется еще парой хороших примеров подлого, лыбящегося хиппи капитализма, пропитавшего всю «новую сцену», которая приносит синдикату Free Press большую часть тиражей и дохода. Заметки Фрэнка Заппы о рок-кафе и светошоу (FP 12-30) были отрадной ересью в атмосфере, уже заскорузлой от предпубличного маразма. Концепция UPS слишком верна, чтобы с ней спорить, но реальность – иное дело. Как, пусть околично, указывал Фрэнк Заппа, множество людей стараются выжить и работают в рамках спектра UPS, а не на десятипроцентной обочине. Вот, где существует журнал Time… далеко на недоуменном, мастурбирующем краю, продавая поддерживающим свободную прессу вуайеристам то, что видят от просторов и мира Торговой палаты США через замочную скважину.

* * *

Что возвращает нас к Лайонелу, который жил и умер живым доказательством того, что каждый существует в одиночку и на собственный страх и риск. Возможно, я ошибаюсь, возможно, его похоронная процессия на Сансет-стрип была достаточной, чтобы поставить на колени даже копов, но поскольку я ничего о такой акции не слышал, то вынужден усомниться. Подозреваю, Лайонел умер, в общем, так же, как жил: как свободный художник при журналах, пушер и вольный дух. Уверен, масса людей знали его лучше меня, но, сдается, я знал его неплохо. Познакомился я с ним в Биг Суре в 1960-м, когда мы оба были на мели и подрабатывали, чтобы снимать комнату. В дальнейшем мы часто переписывались, но встречались только (обычно в Хот-Спрингс в Биг Суре) после разных акций в очень разных мирах (он сидел без гроша в Новой Англии, когда я торчал в Перу, а потом в Рио я получил от него письмо с чикагской маркой. Когда я вернулся в Нью-Йорк, он написал из Лос-Анджелеса, мол, решил тут осесть, потому что это «единственный дом, какой у нас был»).

Я так и не понял, включал ли он в это «нас» и меня тоже, но знал, что он говорит о многих людях, не только о себе самом и своей жене Беверли. Лайонел воспринимал Западное побережье 60-х, как Малькольм Коули Нью-Йорк после Первой мировой – как «родину насильно выселенных». В собственную орбиту входили Тапанга, Биг Сур, Тихуана, Стрип и время от времени вылазки на север залива. Он писал для Cavalier, Free Press и любого, кто прислал бы ему чек. Когда чеки не поступали, он торговал травой в Нью-Йорке и за квартиру платил ЛСД. Когда возникало что-то, на написание чего требовалось много времени, он срывался на своем «порше», «плимуте» или какой еще машине, какая попадала ему в руки, и клянчил, чтобы Майк Мерфи пустил его пожить у себя в Хот-Спрингс или в доме его брата Денниса по ту сторону каньона. Деннис с Лайонелом были старые друзья, но Лайонел слишком много знал – и не желал молчать – и не использовал дружбу, лишь бы проникнуть в сценарный бизнес, где Деннис Мерфи быстро шел в гору. Лайонел уже опубликовал два романа и сюжет умел построить гораздо лучше большинства голливудских писак, но всякий раз, когда ему выпадал случай получить крупный контракт, он с треском все проваливал. Время от времени нью-йоркские редакторы достаточно отпускали поводок, чтобы он писал, что хотел, и некоторые такие статьи просто шедевры. Одну такую он сделал для Cavalier про душу Сан-Франциско, и она, вероятно, лучшее, что когда-либо писали об этом чудесном, бесхребетном городе. Позже он написал биографический очерк о Ленни Брюсе (для Free Press), который, если бы я заправлял газетой, перепечатывал бы жирным шрифтом каждый год – как эпитафию всем сущим фрилансерам.