Американха - Нгози Адичи Чимаманда Страница 31

Забастовка завершилась. Ифемелу вернулась в Нсукку, влилась в жизнь студгородка и время от времени грезила об Америке. Когда позвонила тетя Уджу и сообщила, что начали приходить письма о приеме и одно предложение стипендии, Ифемелу грезить перестала. Слишком боялась надеяться — все вдруг стало казаться возможным.

— Заплети тоненькие-тонюсенькие косички, чтоб хватило надолго, тут заплетаться очень дорого, — наказала тетя Уджу.

— Тетя, дай я визу получу сперва! — отозвалась Ифемелу.

Подала документы на визу, не сомневаясь, что какой-нибудь грубиян-американец отвергнет ее анкету, как это часто случалось, но седовласая женщина с булавкой Общества св. Викентия де Поля [82] на лацкане улыбнулась ей и произнесла:

— Приходите за визой через два дня. Удачи в учебе.

В тот вечер, когда забирала паспорт с бледной визой на второй странице, Ифемелу устроила парадную церемонию, знаменовавшую начало ее новой заграничной жизни, — раздел личного имущества среди подруг. Раньинудо, Прийе и Точи сидели у нее в спальне, попивая колу, на кровати горой высилась одежда, и все трое первым делом потянулись к ее оранжевому платью — любимому, подарку тети Уджу: в этом платье-трапеции с молнией от ворота до подола Ифемелу всегда ощущала себя утонченной и опасной. «Вот мне все просто-то», — говаривал Обинзе, медленно расстегивая его. Это платье Ифемелу хотелось оставить себе, но Раньинудо сказала:

— Ифем, ты же понимаешь, что в Америке заведешь себе какое пожелаешь платье, и когда мы снова увидимся, ты станешь серьезной американхой.

Мама сообщила, что Иисус поведал ей во сне, будто Ифемелу в Америке будет процветать, а отец сунул ей в руку тощий конвертик и сказал:

— Жалко, что больше нету. — И Ифемелу с печалью осознала, что он, скорее всего, эти деньги одолжил. На фоне всеобщего воодушевления она вдруг почувствовала себя вялой и напуганной.

— Может, лучше мне остаться и доучиться, — сказала она Обинзе.

— Нет, Ифем, надо ехать. Кроме того, тебе и геология-то не нравится. В Америке сможешь учиться чему-нибудь еще.

— Но стипендия не полная. Где я возьму денег, чтобы заплатить остаток? Работать мне по студенческой визе нельзя.

— Найдешь себе в вузе что-нибудь по программе «работай и учись». Разберешься. Семьдесят пять процентов скидки — не шутки.

Она кивнула, волна его веры несла ее вперед. Она навестила его маму — попрощаться.

— Нигерия выгоняет лучшие кадры, — смиренно проговорила мама Обинзе, обнимая Ифемелу.

— Тетя, я буду скучать. Спасибо вам огромное за все.

— Будь здорова, дорогая моя, успехов тебе. Пиши нам. Непременно оставайся на связи.

Ифемелу кивнула, на глазах слезы. Когда уходила, уже отодвинув занавеску на входной двери, услышала вслед:

— И вы с Обинзе всегда держите в голове план. Пусть обязательно будет план.

Ее слова, такие неожиданные и такие верные, взбодрили Ифемелу. План у них таков: он уедет в Америку в ту же минуту, как завершит учебу. Найдет способ добыть визу. Может, к тому времени Ифемелу уже сможет ему помочь.

В следующие годы, даже после того как связь с ним оборвалась, Ифемелу вспоминала слова его матери — «всегда держите в голове план», — и ее это утешало.

Мариама вернулась с запятнанными маслом бурыми бумажными пакетами из китайского ресторана, таща за собой в душную парикмахерскую запах жира и специй.

— Кино кончилось? — Она глянула на пустой экран телевизора, покопалась в стопке дисков и извлекла еще один.

— Извините, пожалуйста, поем, — сказала Аиша Ифемелу. Присела на краешек стула в углу и принялась есть руками жареные куриные крылышки, уперев взгляд в телевизор. Новый фильм начался с трейлеров — грубо нарезанных сцен, перемежавшихся вспышками света. Каждой вдогонку звучал мужской голос нигерийца, нарочитый и громкий: «Срочно берите себе!» Мариама ела стоя. Сказала что-то Халиме.

— Я сначала закончу и ем, — ответила Халима по-английски.

— Если хотите — поешьте, — сказала клиентка Халимы, молодая женщина с высоким голосом и приятными манерами.

— Нет, я закончу. Мало-мало еще, — сказала Халима. На голове ее клиентки остался лишь клочок волос спереди, торчал, как звериный мех, а все остальное уже было заплетено опрятными микрокосичками, что ниспадали по шее.

— У меня еще час, а потом надо ехать за дочками, — сказала клиентка.

— У вас сколько? — спросила Халима.

— Две, — ответила клиентка. На вид — лет семнадцать. — Две красотки.

Началось новое кино. Экран заняло широко улыбавшееся лицо актрисы средних лет.

— О-о, да! Мне нравится она! — сказала Халима. — Погоди! С ней шуток плохо!

— Вы ее знаете? — спросила Мариама у Ифемелу, показывая на экран.

— Нет, — ответила Ифемелу. Чего они заладили спрашивать, знает ли она нолливудских актрис? В парикмахерской слишком воняло едой. Душный воздух смердел жиром, и все же из-за этого Ифемелу немного захотелось есть. Она погрызла свою морковку.

Клиентка Халимы покрутила головой перед зеркалом и сказала:

— Большое вам спасибо, роскошно!

Когда она ушла, Мариама сказала:

— Очень маленькая девочка, и уже двое детей.

— Ой-ой-ой эти люди, — сказала Халима. — Когда девочке тринадцать, она уже все позы знает. То ли дело в Африкь!

— То ли дело! — согласилась Мариама.

Обе обратились взглядами к Ифемелу — за согласием, одобрением. Ждали его, в этом общем пространстве африканскости, но Ифемелу ничего не сказала и перелистнула страницу своего романа. Они и ее обсудят, несомненно, когда она уйдет. Эта нигерийская девица вся из себя важная из-за Принстона. Гляньте на ее пищевой батончик, настоящую еду уже не употребляет. Посмеются ехидно — однако насмешка будет мягкой: она же все равно им сестра-африканка, пусть и чуть заблудшая. Новая волна жирной вони затопила зал: Халима открыла свой пластиковый контейнер с едой. Она ела и разговаривала с телевизором:

— Ох, тупой человек! Она заберет твои деньги!

Ифемелу смахнула с шеи липкие волоски. В зале кипел жар.

— Можно дверь не закрывать? — спросила она.

Мариама открыла дверь, подперла ее стулом.

— Жара эта ужас дурная.

* * *