Путешествие на край комнаты - Тибор Фишер Страница 32

Он вдруг сделался таким мрачным, что я даже слегка испугалась. Он что, должен кому-то денег и боится встретить кредиторов? Или он заразился какой-нибудь нехорошей болезнью? Или что-что случилось с его семьей – что-нибудь страшное?

– Надо сперва подкачать эти круглые пронаторы.

Мы вернулись обратно в клуб, переступив через Человека-Половичка, который заметил:

– Каждый носит в себе трагедию.

Рино сказал, что ему нужно двадцать минут, чтобы привести мышцы в тонус, а потом он по-быстрому примет душ и мы пойдем в город. Я не знаю, сколько он там провозился и зашел ли потом за мной, потому что мне это все надоело. Я вышла на улицу и минут пять постояла на тротуаре, решая, куда пойти. Выбор был, прямо скажем, немалый. Но наш ресторан был ближе всего, и я точно знала, что кормят там вкусно.

В общем, я так никуда и не выбралась. Но что самое смешное: мне не особенно-то и хотелось куда-нибудь выбираться. Первые две-три недели я страшно переживала из-за работы: справлюсь я или нет. В принципе в выступлениях не было ничего сложного, но все равно, надо было кое-чему подучиться. Каждый сможет раздеться, но чтобы раздеться профессионально – тут есть свои хитрости.

А все, что нужно для полноценного отдыха и досуга, было у нас на крыше.

Кстати, по поводу отдыха и досуга. Если вы когда-нибудь думали приобрести громадных размеров кальян и загрузить его скунсом (если вдруг кто не знает: скунс – это такая лютая трава с сильным и едким запахом; поэтому, собственно, и называется скунсом) или даже если вы никогда не думали приобрести громадных размеров кальян и загрузить его скунсом, мой вам совет: не надо. Говорят, что на травку подсесть невозможно, что она не вызывает зависимости. Но стоит раз покурить скунса через кальян – и все, ты попал. Когда куришь едкую дурь, просто физически невозможно долго удерживать в легких дым, но дым, пропущенный через воду, получается уже не такой ядреный, так что курить можно долго и обстоятельно. И по шарам дает – страшное дело.

Наши курительные сеансы на крыше вполне можно было бы квалифицировать как преступные действия по загрязнению окружающей среды. Кальян был размером с хорошее кресло, а главным жрецом по кальяну у нас был Влан, бригадир аварийной бригады. У него всегда был какой-то особый импортный уголь и какой-то особый скунс, прошедший специальную обработку. Он очень гордился своим кальяном (который он называл наргилем) и рассказывал, что его сделал мастер из древнего рода кальянных дел мастеров, которые занимаются изготовлением кальянов – наргилей – уже более трехсот лет: этот мастер живет высоко в горах, в Ливане, куда можно добраться только пешком или на муле, потому что дорог там нет, транспорт не ходит… ну, кроме мулов (ага, кроме мулов туда никто не пойдет, как сострил Ричард). Хотя, может, оно и к лучшему. Если б такие кальяны продавались в любой сувенирной лавке, я бы точно купила себе эту дуру и привезла бы его домой, и тогда мне пришел бы абзац. Уже необратимый. Этот кальян отбирал у нас жизнь – мгновения, минуты, часы и дни. Он подменял драгоценное время жизни дурманным дымом. А если вдруг у кого-то еще оставались какие-то честолюбивые замыслы, их благополучно глушили пивом. В чем прелесть апатии? В том, что тебя ничего не волнует, в том числе и апатия.

Влан вечно дергался и суетился, и это слегка раздражало, но он один умел управляться с кальяном, и управлялся с ним мастерски. Он был из тех нагловатых парней, которые заявляются незваными на вечеринку и узурпируют обязанности ди-джея; но если музыка нормальная и все довольны, то никто, в общем, и не возражает. Дай нам то, что нам хочется, а кто ты такой – нас не волнует.

Я не особенно увлекалась травой. Когда всерьез занимаешься танцами, нельзя позволять себе никаких вольностей в плане вредных привычек, но кальян… это великий соблазн.

– Зло – не наркотики, зло – сама жизнь, – изрек Ричард за пару секунд до того, как споткнуться и грохнуться.

– Важно, не что ты куришь, а с кем ты куришь, – возразил Влан.

– Всегда интересно узнать что-то новое. А когда узнаешь, то становится скучно. И наркотики – не исключение, – пробормотал Ричард, но так, чтобы Влан его не услышал.

На крыше мы много спорили. Но далеко не всегда. Чаще просто молчали и грелись на солнышке. Время как будто застыло. Я уже начала сомневаться, что когда-нибудь уеду отсюда. Было спокойно и тихо. Марина вертела в руках тюбик с защитным кремом, как будто она меня не предавала.

* * *

– Знаешь, кто были самые знаменитые мастеровые в семнадцатом веке в Богемии? – спросил Влан.

– Нет, не знаю, – ответил Ричард.

– Я тоже не знаю их по именам, но я знаю, что это были мастеровые, которые знали друг друга. В любую эпоху, в любой стране люди, преуспевающие в своей области, стараются держаться вместе. Самые знаменитые пекари в четырнадцатом веке в Италии – все они знали друг друга. Знаменитые коневоды в восемнадцатом веке в Монголии – все знали друг друга. Всегда существует круг избранных. И круговая порука.

– Но они знали и неизвестных.

– Прошу прощения?

– Они знали людей, которые ничего собой не представляли. Они знали законченных неудачников. Известные, преуспевающие предприниматели знали друг друга, но они знали еще и банкротов, и совсем никудышных работников. Просто биографы про них не пишут. Да взять хотя бы Хорхе. Да, он знает многих барселонских «шишек», но я готов спорить, что он знает и многих вообще никому не известных людей, причем последних значительно больше.

Влан был бывшим геологом, который так и не добился успеха на геологическом поприще. У него хорошо получалось покупать выпивку для знаменитых геологов на геологических конференциях, но никто из этих знаменитостей так и не пригласил его провести вместе отпуск или хотя бы выходные – что было бы знаком, что его приняли в круг избранных.

– Наверное, я их мало поил, – заключил Влан по этому поводу.

Хотя, добавил он, поразмыслив, один бодрый дедулька, который работал в каком-то там муниципальном совете, как-то раз предложил ему секс на троих вместе с его толстой женушкой.

Мне очень нравилось наблюдать за улиткой. В кальяне жила огромная белая водяная улитка, и даже когда я не курила, меня все равно завораживало это зрелище; большая улитка патрулирует свое жизненное пространство – медленно ползает по стеклу, шевеля рожками. Мне почему-то казалось, что она хочет мне что-то сказать. Но, наверное, она плохо старалась, потому что я так ничего и не поняла. В бассейне тихонько гудел подводный пылесос. Звук убаюкивал и расслаблял, но я не думаю, что пылесос пытался мне что-то сказать.

Кстати, кальян одобряли не все. Поляки Ева и Петр, муж и жена, представляли у нас на крыше серьезную фракцию. Они начали свой сезон в клубе чуть позже меня и отличались от всех остальных своим отношением к свободному времени. Они отдыхали активно и с пользой. Пока большинство из нас беззаботно гонялись за белой улиткой, они собирали посылки своим многочисленным родственникам и знакомым в Польше: зубной клей, зарядные устройства для аккумуляторов на солнечных батареях, мотки медной проволоки, – или сосредоточенно изучали какие-то толстенные монографии. Ева писала докторскую диссертацию по животноводству, а Петр – по фальшивомонетчеству на примере американского доллара. Мы это знали, потому что они нам об этом рассказывали.