Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер Страница 32

Она опустила голову, закрыла лицо руками и заплакала. Абрам извлек из кармана шелковый носовой платок и протянул ей. Даже Мессингер встал со стула и вытянулся во весь рост.

— Спокойной ночи, профессор, — сказал он. — Adieu.

— Пожалуйста, не уходите, — взмолился Герц. — Всякое ведь бывает. А я думал, вы нам дадите сеанс.

— Не сегодня. Я не в настроении. Au revoir. — И Мессингер широкими шагами вышел из комнаты.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — сказал Дембицер.

— Что это вы все убегаете? — удивилась Гина. Она взяла у Абрама платок и высморкала нос. — Вы-то тут при чем? Это я виновата. Во всем.

И она, хлопнув дверью, выбежала в коридор.

— Право, не знаю, — вздохнул Яновер. — Одни сплошные нервы, ничего больше. Ей и в самом деле здорово достается. Со всех сторон. Все шишки на нее сыплются… — И он вновь выбежал из комнаты — на этот раз следом за Гиной.

— Истеричка, — буркнул Финлендер.

— Не в том дело, — возразил Дембицер, свертывая папиросу. — Истерика тут ни при чем. Она ревнует — и не без оснований.

— Слышишь, Аса-Гешл? — сказал Абрам. — Куда ни сунешься — сплошные неприятности. Пойди сюда, я хочу с тобой поговорить. Давай-ка уйдем отсюда. Гина с Герцем и без нас обойдутся.

— Очень хорошо. Я готов.

Они вышли в коридор. Абрам надел пальто с собольим воротником и высокую меховую шапку, накинул на руку зонтик и закурил сигару. Аса-Гешл тоже надел пальто, и они вышли на улицу. Абрам потянул носом воздух.

— Морозец, — сказал он. — Каждый сходит с ума по-своему, — продолжал он чуть погодя. — Один делает деньги, другой бегает за женщинами, третий перемигивается с привидениями. Ладно, шут с ними. Сменим тему. Скажи, Адаса к тебе приходила?

— Да.

— Когда?

— Сегодня.

— И что она тебе сказала? О чем вы говорили?

— Она собирается продолжать давать мне уроки. Но не у себя дома, а у меня.

— Плохо выглядит, а?

— Немного бледная.

— Должен тебе сказать, девчонке не позавидуешь. Дома все как с ума посходили. Уговаривают ее замуж выйти. И за кого! За сопляка, за ничтожество. Этот Фишл только и думает, как бы приданое заполучить. Из него такой же муж Адасы, как из меня — главный раввин. Девчонка его на дух не переносит. Но в семье всем теперь ведает управляющий деда — подхалим, лизоблюд, лицемер, самый гнусный подонок в Варшаве. А помогает ему Зайнвл Сроцкер, тот еще тип, такую грыжу себе отрастил, что она у него по земле волочится. И все они ополчились против одного слабого ребенка. Поверь, я в такой ярости, что еле сдерживаюсь, чтобы не переломать кости этому старому ублюдку.

И Абрам поднял зонт и стал им в бешенстве рассекать воздух.

— Не понимаю, — подал голос Аса-Гешл, — не могут же они погнать ее под венец насильно.

— Что? Еще как могут, они на все способны. Адаса ведь, можно сказать, родилась на моих руках. Я люблю ее как собственную дочь. Ее папаша, этот Нюня, — последний трус, ничтожество, идиот. От одной мысли об отце он готов в штаны наложить. Старик постоянно грозится, что лишит его наследства. Он уже тридцать лет всю семью в страхе держит. Эти несчастные идиоты почему-то возомнили, что он оставит им миллионы. Как бы не так! Черта с два он им оставит! Скорее, в Вислу деньги выбросит. Ну да черт с ним! Он-то, кстати, зря времени не терял — поехал к ребе в Бялодревну! И они там обо всем договорились. Тебе что, Адаса не говорила?

— Да, что-то говорила.

— Между прочим, ты произвел на нее очень хорошее впечатление. Даже странно. Сам не понимаю почему. То, что парень ты умный, образованный, я и сам вижу. Но девушки ведь ценят в молодых людях совсем другое. Скажи мне как на духу, что ты о ней думаешь? Нравится она тебе или нет?

— Я… мне она очень нравится, — только и сумел выговорить Аса-Гешл. У него зуб на зуб не попадал.

— Будет тебе, не стыдись! И не дрожи, как банный лист! А впрочем, хочешь — дрожи. Я не против. Я-то считаю — скажу тебе откровенно, — что они вообще зря ее сватают. Она девушка нежная, можно сказать, комнатное растение. С ней надо обращаться бережно. Одно неосторожное движение — и она погибла. С другой стороны, пусть уж лучше умрет, чем попадется в лапы этого ничтожества Фишла или своего деда-ростовщика. Ты, наверно, сочтешь меня сумасшедшим, но уверяю тебя: уж лучше я пойду за ее гробом на кладбище, чем буду плясать на ее свадьбе.

Абрам вдруг остановился и схватился за левый бок. Его большие, теплые глаза налились слезами. Аса-Гешл тоже почувствовал, что вот-вот заплачет.

— А что тут поделаешь? — задумчиво сказал Абрам, будто говорил сам с собой.

— О, я бы сделал все что угодно… на все бы пошел. Даже если б знал, что вся моя жизнь…

— Да, братец, понимаю, понимаю. Верю. Ну, доброй тебе ночи. Еще поговорим. — И Абрам махнул зонтиком проезжавшим мимо саням Он протянул руку и стиснул Асе-Гешлу пальцы. Сани умчались, звеня бубенцами. И Аса-Гешл испытал вдруг какую-то неизъяснимую легкость, как будто произошло нечто радостное. Он шел по улице, а впереди неутомимо бежала его длинная тень. Ледяной ветер дул ему в лицо, играл подолом пальто. И чувство у него было такое, будто он не идет, а летит с немыслимой скоростью человека, несущегося навстречу судьбе.

1

Расставшись с Асой-Гешлом и сев в сани, Абрам велел кучеру везти себя домой, на Злотую. Однако на полпути ткнул возницу зонтиком в спину и распорядился, чтобы тот развернулся и ехал на Сталовую, на Прагу, на другой берег Вислы. Кучер остановил лошадь и почесал в затылке, сдвинув на глаза островерхую шапку. По правде сказать, так далеко, да еще в такую морозную ночь, ехать ему не хотелось. Но, повернувшись и еще раз взглянув на своего пассажира в меховой шапке и в пальто с собольим воротником, он развернул сани, взмахнул кнутом и крикнул: «Эй, малышка, а ну пошла!»

Лошадь понеслась галопом, снег из-под копыт летел во все стороны. Сани скользили по снегу, кренясь и подпрыгивая на ухабах; весело звенели колокольчики. Абрам откинулся на спинку. Он знал: когда он вернется домой, Хама подымет жуткий крик. Она ведь предупредила его, что, если он еще хоть раз не придет ночевать, она заберет дочерей и уедет к отцу. И все же Абрам не мог справиться с искушением и не поехать к Иде, единственной женщине, которую он любил по-настоящему и которая ради него развелась с богатым Леоном Пратером и, чтобы быть к нему, Абраму, поближе, сняла квартиру в бедном районе города. По телефону он рассыпался в извинениях за то, что так давно у нее не был и лишь накануне отправил ей с посыльным букет цветов и коробку конфет. Но Ида была не из тех, кого удается задобрить подарками.

Сани свернули на Сенаторскую. Часы на башне ратуши показывали без пяти двенадцать. Вскоре сани въехали на Замковую площадь. Слева находился дворец, где в давние времена жили польские короли, а теперь была резиденция русского генерал-губернатора. В воротах, в шинелях, с винтовками с примкнутыми к ним штыками, застыли часовые. Лишь одно окно на верхнем этаже было ярко освещено. Справа, под гору, уходили слабо освещенные газовыми фонарями улицы, в ночное небо упирались фабричные трубы.