Живи и радуйся - Лев Трутнев Страница 32

Дед махнул рукой:

– Стоп! Дальше надо идти гуськом, а то задохнемся.

Кольше ломанулся первым, за ним – дед, потом – Паша и я, задним оказался Славик.

Идти сразу стало легче. Снег как бы перекатывался под ногами, мягко пружинил. За нами оставалась широкая, сереющая на фоне целины борозда.

Было не холодно, а убродистый снег и вовсе нас распарил. Так и подмывало сбросить шапку и тужурку, но дед разрешил нам только расстегнуться.

– Никогда не думал, что так тяжело ходить по снегу, – тихо донес мне Славик, когда я оглянулся. Лицо его все время было каким-то невеселым, а тут порозовело.

Потянулись камыши, становясь выше и выше. На снегу запестрели мелкие цепочки каких-то следов.

– Мыши набегали, – пояснил Паша, оглянувшись, – а там вон – колонок.

Дед остановился.

– Перекур. – Он полез за кисетом и обернулся к Кольше: – Давай, малый, здесь попробуем. По этому берегу ложбинка идет. Карась в ней может залегать на зимовку. Плес теперь отрезало льдом от озера – вода в заморе. Рыба – тоже.

– Чего тут пробовать! – Кольше не понравилось выбранное место. – Все на большом плесе ловят.

– Пусть. На большом и воды больше. Рыбе вольготнее.

– А тут грязь будет.

– Грязь – ни грязь, а убедиться надо.

– Ничего себе – долби метровый лед впустую. – Кольша снял шапку. От его влажных волос шел пар.

– Расчищай снег вон под тем кустиком. – Дед показал на редкие пучки какой-то травы. – И шапку надень – простынешь.

Кольша нехотя двинулся к указанному месту. И мы за ним. На льду снега было много меньше, чем в поле, и Кольша быстро расчистил площадку с кухонный стол.

Подошел дед с пешней. Надев ремешок черенка на запястье правой руки, он с силой ударил по льду, расколов его прозрачное зеркало. Лед гукнул, затрещал, погнав эти звуки к самым камышам. Ямку, в которое ушло все остриё пешни, дед стал расширять, откалывая новые и новые куски льда по всей её окружности. Когда она стала величиной с большое ведро, он убрал пешню.

– Расчищай! – кивнул он Кольше.

И тот выгреб лопатой колотый лед.

Дед снова взялся за пешню.

Мы стояли вокруг, внутренне вздрагивая при каждом ударе и оберегая глаза от разлетавшихся во все стороны льдинок.

А лунка расширялась все больше и больше.

– Ну-ка, малый, теперь ты попарь спину. – Дед распрямился, краснея лицом, и передал пешню Кольше. – Задел сделан – так и держи. – Он обернулся к нам: – Не озябли?

– Не-е! – Я так мотнул головой, что шапка съехала набок. – А скоро вода будет?

– На прикидку – через пару вершков…

Кольша долбил резвее деда, но лед теперь не брызгал осколками – они все оставались в широкой, похожей на кадушку, лунке.

Несколько раз дед останавливал ретивого работника и выгребал лопатой ледяное крошево.

Удары пешни стали отдаваться от крутых стенок лунки, теснясь в её полуметровой глубине.

– Осторожней! – предостерег дед. – Звук пошел утробный – вода близко. Проткнешь в одном месте дыру – и загубишь дело. Вода не даст вскрыть лунку полностью.

Кольша промолчал, но стал обстукивать лед легкими и частыми ударами.

– Эх, дай-ка мне! – не выдержал дед напряжения. Он опустился на колени и, низко склонившись, стал осматривать дно лунки. Что там можно было увидеть – непонятно. Только он вдруг со всего размаха вогнал пешню в оставшийся на дне лунки лед и пошел, пошел крушить его по кругу. Из пробитых отверстий ударили светлые фонтанчики воды, заполняя лунку.

– Давай сачок! – заторопился дед, откидывая пешню. Быстро и ловко он стал выгребать из лунки остатки плавающего льда, а потом запустил сачок глубоко в воду.

Лунка сразу помутнела, и дед вывалил на лед сгусток серовато-коричневой грязи. Снова сачок ушел в глубину лунки, и что-то яркое сверкнуло среди поднявшейся мути. Рыба!

Ближе всех к ошметку грязи стоял Славик. Он и схватил золотистого карася. Глаза его и без того огромные, распахнулись в умиленном удивлении.

– У нас такие вот статуи из золота!

– Какая статуя? Рыба, как рыба. – Паша потянулся к карасю.

– Фигуры всякие, люди, львы…

В это момент дед выбросил на снег еще пару рыбешек. Они затрепыхались, рассыпая искристые снежинки, удивительно яркие среди этой белизны. Кольша отодвинул их ногой подальше от лунки.

– Целые люди из золота?! – не поверил Паша Славику.

– Еще большие, чем человек. – Славик все разглядывал карася.

– Ты заливай – да не до краев, – осерчал Паша.

Кольша рассмеялся.

– Точно, Паша, – поддержал он Славика. – Есть там такой дворец с золотыми статуями. Теперь он под немцами.

Дед все крутил сачком в лунке, выкидывая на лед карася за карасем.

– Долбите вторую лунку, – с придыханием приказал он. – Есть здесь рыба.

Я поднял одного из карасей и повернул на яркий свет. Его чешуйки, закрытые одна к одной в искусном орнаменте, засверкали искристыми блестками, будто в каждой из них вспыхнуло маленькое солнце.

– Точно, как золотой! – согласился я, но рядом уже никого не было.

Паша со Славиком расчищали лед под новую лунку.

Побежал и я к ним, и мы стали выхватывать лопату друг у друга.

Едва обозначилось небольшое пространство, как Кольша начал крушить лед пешней. Не так ловко у него получалось, как у деда, и я не утерпел:

– Дай мне попробовать!

– А в ногу себе не загонишь? – сдвинув шапку на затылок, предостерег Кольша. Он, намахавшись пешней, глубоко и часто дышал.

– Да не-е.

– Ну испытай.

Пешня оказалась не такой уж легкой, хотя и была с деревянным черенком, да еще и с норовом – тыкалась жалом куда попало.

– Крепче держи! – поучал Кольша. – А то она у тебя углы нюхает.

Тут же следили за моими неловкими движениями и Паша со Славиком. И от их пристальных взглядов совсем плохо стало у меня получаться, руки заныли, сердечко зачастило.

– Теперь я! – заметив эту слабость, выкрикнул Паша. Имея кое-какие крестьянские навыки, он оказался сноровистее – пешня у него дробила лед намного послушнее, чем у меня.

Подошел дед.

– Набаламутил я там воду, разогнал рыбу. Пусть лунка устоится.

– Если из каждой лунки будем вытаскивать по десятку карасей, – оглядывал Кольша застывших в снегу рыбин, – то много долбить придется, чтоб на жареху хватило.

– Ничего, – дед был весел, щурился в доброй улыбке, – и из двух натягаем – курочка по зернышку клюет, и мы так-то будем.