Потому что - Даниэль Глаттауэр Страница 33

И тут я уставился на мою обувь. Она была из моей прошлой жизни. Для моей прошлой жизни. Выходные ботинки. Черная, матово блестящая кожа, широкий мысок. Около четырех лет назад я купил их в магазине. Мерил. Смешно! Стоял солнечный день. Понедельник, я уже закончил работу. Через пару недель после ухода Делии. Они мне сразу понравились. «Я беру их», — сказал я продавщице. Наверное, даже рассмеялся. Мне было весело. «Без коробки, пожалуйста», — попросил я. «Возьмете что-нибудь из средств для ухода за обувью?» — предложила она. «Нет, спасибо», — ответил я. Так я купил ботинки. Смешно!

— Продолжим, господин Хайгерер?

— Да, госпожа судья.

— Итак, вы нацелились на входную дверь?

— Совершенно верно.

— И что вы увидели там?

— Как открылась дверь.

— И?

— И кто-то вошел.

— Кто-то?

— Да, кто-то.

— И?

— Я начал считать: «один-два-три-четыре-пять».

— Зачем?

— Потому что я знал, что через пять секунд вошедший будет находиться на линии визирования. Я наблюдал это уже сотни раз.

— И?

— На счете «пять» я спустил курок.

— Не глядя?

— Я поднял голову, после того как выстрелил.

— Почему?

— Не выдержал.

— А ранее?

— Видел его лишь мельком.

— Что же вы видели?

— Темные мужские ботинки, голубые джинсы и красную куртку.

— А лицо?

— Не видел. На лицо падала тень.

— Тень?

— Да, тень.

Аннелизе Штелльмайер замолчала, потом что-то пробормотала, закрыв глаза.

— И что потом?

— Что именно вас интересует, госпожа судья?

— Как вы себя чувствовали?

— Плохо.

— Почему?

— Потому что я убил человека.

— Вместо того, чтобы убить себя?

— Пожалуйста, не надо, госпожа судья.

— И что вы делали? Вы сразу признались?

— Я хотел.

— И что?

— Мне было стыдно.

— Перед кем?

— Перед самим собой, инспектором Томеком. Мы давно знакомы, он мне не поверил.

— Почему же он вам не поверил?

— Потому что он знал меня другим.

— Вас все знали другим, господин Хайгерер. И теперь нам приходится заново привыкать к вам.

— Да, и в этом моя проблема, — согласился я.

В зале все стихло.

Судья закончила. Теперь пришел черед других задавать вопросы. Я отвечал не задумываясь. Так прошло несколько часов. Физически я чувствовал себя хорошо, то есть вообще не ощущал своего тела и действовал машинально. Иногда я смотрел на присяжных. Каждый раз, поднимая голову, я видел их испуганные лица. Их тронула моя история. Даже порнопродюсер как будто ею заинтересовался. Он нашел этот фильм захватывающим.

Я все еще надеялся на Зигфрида Реле. Он был моим человеком, потому что поверил мне. Он спросил, нет ли во мне подавленной агрессии. Я был вынужден его разочаровать, чему он, казалось, не удивился. Тогда он изменил формулировку:

— Скажите, откуда у вас странная идея фикс — убить человека?

Реле произнес это сурово, как того требовала ситуация. Он сжал кулаки и широко раскрыл глаза. На его висках надулись жилы. Почему я не такой, как он? Быть убийцей недостаточно, нужно хотя бы немного выглядеть соответствующим образом. Почему я не такой, как Реле?

— Да, это была идея фикс, — согласился я.

— И причину вы нам назвать не хотите.

— Нет.

— Значит, все-таки причина есть?

Коварный ход. Я задумался.

— Разумеется, все на свете имеет свою причину.

— И вы ее знаете?

Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.

— Да, — нерешительно кивнул я.

Я хотел бы оставить данный вопрос открытым, но дал на него определенный ответ. В зале поднялся шум. Пенсионер Хельмут Хель призвал публику к порядку.

— То есть вы не желаете нам ее открыть, — задумчиво промолвил Реле.

Он хотел, чтобы это прозвучало с сарказмом. Оскалился, чего ему делать не следовало: слишком много дырок зияло между зубами.

— Совершенно верно, — прошептал я.

— Просто так не хотите или же и на это имеется своя причина?

Реле встал и смотрел сейчас куда-то поверх моей головы. Он набрал в грудь воздуха и походил сейчас на оперного певца. Вот только голос подкачал.

— На все есть причины, — произнес я.

— Спасибо, вопросов больше не имею! — прокричал Реле.

В прошлой жизни я тысячи раз слышал эту фразу, когда готовил репортажи с судебных заседаний. Формула победителя. В кинофильмах она обозначала конец эпизода.

Тут разбудили профессора Бенедикта Райтхофера, чтобы он прокомментировал мой случай «неудачного самоубийства». И он сказал то, что от него хотели слышать. Его формулировка не оставляла лазеек для дальнейших уточнений, поэтому обе стороны остались довольны. По словам Райтхофера, внутреннюю агрессию в большинстве случаев установить гораздо труднее, чем ориентированную вовне. Мучительный стыд в результате неудавшегося самоубийства часто притупляет страх перед возможными последствиями уголовного преступления, вплоть до многолетнего тюремного заключения. Идентификация себя как убийцы в собственном смысле этого слова в данном случае может иметь для пациента толковательное значение и даже сыграть роль антидепрессанта, поскольку дает выход подавленному чувству стыда.

— Вот так, если хотите знать мое мнение, — осторожно добавил профессор.

Тем самым он напоминал, что его слова не имели здесь никакого юридического веса и звучали скорее как дополнение к основной, так сказать, программе. Заседательницу, напомнившую мне мать, от них еще больше потянуло в сон. Меня же вдруг охватил панический страх, который возникал каждый раз при мысли, что меня могут оправдать. Что я, убийца, буду делать там, на свободе? Покупать обувь? Мерить ботинки?

В камере меня ждало письмо. Его засунули в газеты, которые я больше не разворачивал, поскольку сейчас как никогда надежно был изолирован от внешнего мира. Белый конверт покрывали красные пятна. На месте имени и фамилии значилось: «Заключенному Хайгереру, освободителю». Там, где указывался отправитель, стояло одно-единственное слово: «Спасибо». Кто и за что благодарил меня? Я терялся в догадках.