Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько Страница 33

– Тем не менее она сдвинется! – уверенно сказала я.

Больше я ничего не могла им сказать. И прикусила язык.

– У нас тут неподалеку живет один старикан, который распространяет подобные мысли, – строго сказал Вадим. – Только вы на семинары ходите и, судя по вашему виду, не бедствуете, а он лет десять отсидел за антисоветчину. Свирепый дед. Мы держимся от него подальше…

– Мы! – гневно взглянула на него Весна. – Мы – да, а вот твоя дочь бегает за ним, как щенок. – И, поясняя свою мысль, обратилась ко мне: – Понравилась Верка этому чудаку – ничего не можем сделать! Верка ходит за ним и ходит. То молока ему надо купить, то хлеба – тимуровское движение якобы. Но я чувствую: здесь что-то не так! Задурит ей голову…

– Она такая же моя дочь, как и твоя! – ответил Вадим. – А если запретить, еще хуже. Пускай помогает.

– А если он маньяк? Педофил?!

Собственно, она озвучила мои опасения.

– Кто-кто? Бред! Он просто старый дурак.

Они стали спорить.

А я подумала, что совсем потеряла какой бы то ни было контроль над своим прошлым. Как будто у меня его и не было.

Слава богу, завтрак закончился. Зоя засобиралась на электричку.

Вадим решил ее проводить. Это не прошло мимо моего внимания. Весна начала складывать грязную посуду в мойку.

Я поблагодарила и тоже заторопилась «на семинар».

В запасе было еще два дня, пока девочка не вернется с дачи. Решила проверить теорию Ивана Александровича: перед тем как выйти из квартиры, положила в сумочку тапочку Ники.

Если уж он сказал «тапку», пусть так и будет!

…Двор уже не дышал таинственной сумрачной прохладой, как это было вечером. Залитый до краев солнечным светом, он напоминал поверхность зеркала, на которой, словно темные острова в воде, лежали глубокие тени от кустов и деревьев. Я забыла взять с собой солнцезащитные очки, и поэтому весь свет, сконцентрированный во дворе, ударил мне в глаза. И я побежала по раскаленному желтку, как по сковородке, к спасительному островку, образованному тенью «моего» дерева вокруг «моей» скамейки.

Там сидели тетя Нина с первого этажа и Нахал Нахалыч (я его сразу узнала, звали этого старика Михаил Михайлович, но меткое прозвище приклеилось к нему раз и навсегда).

Возле тетушки стоял ее неизменный инвентарь – таз с бельем, которое она только что сняла с веревок.

Я присела рядом, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.

Кроме того, мне надо было настроиться на переход в «старый город» и я волновалась: не очень-то верилось в магическую силу старой детской тапочки.

Поздоровалась.

Оба с огромным любопытством посмотрели на меня. Тетя Нина, осмотрев мой наряд, задала вопрос в лоб:

– Вы из Прибалтики?

Ага, в нашем дворе почему-то все увлекались Прибалтикой и все необычное связывали именно с ней. Духи «Дзинтарс», вязаные шерстяные пальто, шелковые платки, очки-хамелеоны и особенный акцент, который мы копировали, казались верхом «красивой заграничной жизни» и вызывали уважение.

– Да, из Прибалтики! – с важным видом ответила я, и ответ вполне устроил тетушку.

Что я помню об этой женщине? Только то, что ее сын – красавец и умница – погибнет на войне в Афганистане.

– Сын пишет? – словно угадывая мои мысли, обратился Нахал Нахалыч к соседке.

Наверное, своим вторжением на скамейку я прервала течение их беседы.

– Пишет, хоть и нечасто, – вздохнула тетя Нина. – Пишет, что кормят хорошо… Что все будет в порядке. Спрашивает о Марте – этой вертихвостке. Я, конечно, не пишу, что она уже замужем…

– Ничё, парень молодой – все еще впереди, – сказал Нахал Нахалыч.

Я опустила глаза, чувствуя укол острого стыда за то, что знаю наверняка: впереди Колю ждет пуля. И тут я уже ничем помочь не смогу…

Пожевав воздух губами, Нахал Нахалыч полностью оправдал в моих глазах свое прозвище.

– Нальешь борщика мне? – спросил он у тети Нины. – А я тебе тазик в дом занесу.

Соседка кивнула, и они поднялись.

Нахал Нахалыч схватился за таз, но то ли случайно, то ли нарочно уронил из него на землю полотенце. Пришлось тетушке самой перехватить свое богатство. Они пошли к подъезду и растаяли в свете солнца, как две черные точки.

Я прижала к груди сумку с тапочкой и поднялась со скамейки. Мне надо было сделать три шага в сторону арки, до которой я никогда не доходила.

Теперь же должна была преодолеть это расстояние и выйти за пределы двора, не ломая границу времени. Я глубоко вдохнула горячий воздух, закрыла глаза, сделала три шага вперед и…

…и вышла!

Вышла в другой маленький дворик, где также под «грибками» стояли детские песочницы, висели на ржавых трубах старые качели и развевалось на ветру белье. Посередине возвышались деревянные голубятни, кое-где примостились у подъездов «запорожцы».

Я пересекла несколько таких дворов и вышла к троллейбусной остановке. Она осталась на том же месте.

Конечно, ехать пришлось зайцем, ведь в кармане не было ни одной советской копейки. Кондукторша, взглянув на мои джинсы и топ, не решилась подойти. А я чувствовала себя голой, поскольку люди все время посматривали в мою сторону – женщины поджимали губы, юноши и мужчины улыбались. Один прямо-таки прилип ко мне, напирая на спину.

И вдруг я вспомнила трагедию всей своей жизни, о которой с возрастом рассказывала, улыбаясь: когда я училась в старших классах и преодолевала расстояние до школы в транспорте, ни одного дня не обходилось без того, чтобы ко мне сзади не прижался какой-нибудь маньяк. Тогда мне казалось, что весь мир состоит из таких троллейбусных маньяков.

Вот и сейчас дыхание незнакомца за моей спиной вызвало тот же страх и те же неприятные ассоциации: я стою в короткой школьной форме, еле дыша, а кто-то липкой ладонью облапывает мои ягодицы. Обернуться – страшно и стыдно. Сделать замечание – выше моих сил. А силы исчезают, испаряются. Потом целый день ощущаешь на себе мерзкую шелуху этих прикосновений. И собственное бессилие. Однажды я все-таки решилась обернуться и увидела над собой лицо мужчины лет сорока, в очках, с благородными залысинами на висках. Оно было таким заурядным, обычным и даже добродушным, что я растерялась, ведь ожидала увидеть за своей спиной монстра. Он сосредоточенно смотрел в окно, как будто его блудливые руки не имеют к нему никакого отношения.

Теперь мне даже показалось, что я узнала эту противную, толстую, невыразительную рожу.

– Убери лапы! – сквозь зубы процедила я.

Он испугался, отшатнулся.

– Я давно за тобой слежу, гнида педофильская! – сказала я. – Тронешь хоть одну девочку – урою!

Его лоб покрылся мелким потом.