Прощай, Хемингуэй! - Леонардо Падура Страница 33

— Все это выглядит очень красиво, только я никак не пойму, зачем ему было нужно привлекать к похоронам столько народу. В усадьбе должны были находиться только Хемингуэй и Каликсто, а получается, что там вдруг оказались Рауль с Торибио, а потом еще позвали Руперто. Разве это не странно? А вторая пуля, куда она, черт бы ее побрал, запропастилась? И была ли она тоже от «томпсона»?

— Конде, Конде… — укоризненно проговорил Маноло.

— А если эта пуля не от «томпсона»? Если его убил Хемингуэй, а Каликсто он отправил в Мексику по другой причине? Ну, например, чтобы тот не попал в лапы к какому-нибудь сволочному полицейскому, который заставил бы его заговорить…

— Как ты любишь все усложнять. А я вот никак не возьму в толк, зачем этот агент ФБР забрался в дом. Следить — это одно, а преследовать — совсем другое… К тому же Хемингуэй — это тебе не какой-нибудь слабак, на которого таким образом можно оказать давление. И еще одного не могу понять: почему они не выбросили в море фэбээровский значок…

Маноло взял сигарету из пачки Конде, встал из-за стола и направился к открытой двери, ведущей на террасу, за которой виднелось патио, полностью погруженное в тень благодаря старому манговому дереву.

— Очень хотелось бы ознакомиться с теми пятнадцатью страницами, которых недостает в досье ФБР. — Маноло выпустил струю дыма и обернулся. — Не знаю почему, но мне кажется, что там ключ ко всему, что произошло в ту ночь. Не связано ли это с подлодками и горючим?

— Хемингуэй докопался, кто на Кубе снабжал горючим нацистов, а ФБР скрыло это… Есть тайны, которые убивают, Маноло. И эта убила по крайней мере двоих: агента ФБР и Хемингуэя. В тот день он все потерял.

— Так-так… Выходит, ты опять к нему подобрел?

— Не знаю. Как говорится, давай подождем отлива.

— Кстати, я перечитал рассказ, о котором ты говорил. «На Биг-ривер».

— Ну и как?

— Это чудной рассказ, Конде. Там вроде бы ничего не происходит, но ты чувствуешь, что на самом деле происходит многое. Он не говорил о том, что ты должен был вообразить сам.

— Он умел это делать. Техника айсберга. Помнишь? Семь частей скрыты под водой, и лишь одна на поверхности, видимая… Как у нас сейчас, да? Когда я прочувствовал, как замечательно он это делает, то начал подражать ему.

— А о чем ты сейчас пишешь?

Конде глубоко затянулся, так что пальцам, сжимавшим сигарету, стало горячо. Взглянув на окурок, он швырнул его в окно.

— О полицейском, который водил дружбу с одним гомиком.

Маноло вернулся на кухню. Он улыбался.

— Что, заранее не нравится?

— А мне-то что? Каждый пишет то, что может, а не то, что хочет, — примиряюще проговорил Маноло.

— Собираешься закрыть дело?

— Не знаю. Многое нам неизвестно, но, наверное, мы никогда не выясним все до конца, ведь так? Но если я закрою дело, то тем самым признаю, что оно существовало. А коли так, то Хемингуэя непременно захотят вымазать в дерьме. При этом не важно, кто убил: Каликсто, Рауль или он сам, — вокруг этого дела накрутят такого, что рад не будешь… А я все думаю: ну кому нужен этот мертвец, убитый аж сорок лет назад?

— Ты думаешь так же, как и я?

— Я думаю, что если мы не знаем, кто его убил и за что, и не можем никого обвинить и если к тому же мертвеца никто не ищет… то не лучше ли забыть про этот мешок с костями?

— А как же твое начальство?

— Думаю, мне удастся его уломать. Так мне кажется…

— Если бы начальником оставался Старик, тогда да. Майор Ранхель выглядел суровым, но у него была добрая душа. Я бы его уговорил.

— Ну так что ты думаешь?

— Подожди минутку.

Конде ушел в комнату и вернулся с биографией Хемингуэя.

— Взгляни на эту фотографию. — Он протянул книгу Маноло.

Хемингуэй был снят на ней в профиль, на фоне деревьев. Его волосы и борода были совершенно седыми, а клетчатая рубаха, казалось, была им одолжена у другого Хемингуэя, более представительного, нежели изображенный на снимке: там он как-то съежился, плечи опустились и стали узкими. Он задумчиво смотрел на что-то находившееся за пределами фотографии, и при взгляде на него возникало тревожное ощущение подлинности. На снимке был изображен старик, который мало чем напоминал человека, прибегавшего к насилию и прославлявшего его. Фотография была снабжена подписью, из которой явствовало, что она была снята в Кетчуме накануне последней госпитализации писателя и что это один из последних его снимков.

— Что он там разглядывал? — заинтересовался Маноло.

— Что-то находившееся за рекой, в тени деревьев, — ответил Конде. — Себя самого — без публики, без маски, без юпитеров. Видел человека, побежденного жизнью. А через месяц застрелился.

— Да, он выглядит совсем подавленным.

— Напротив: он освободился от персонажа, которого сам же выдумал. Это истинный Хемингуэй, Маноло. Тот самый, кто написал «На Биг-ривер».

— Сказать тебе, как я поступлю?

— Нет, не надо, — резко возразил Конде и даже замахал руками. — Это скрытая часть айсберга. Позволь мне представить ее самому.

* * *

Море смотрелось непроницаемым унылым пятном, и только там, где оно разбивалось о прибрежные скалы, его черное однообразие нарушали мелькавшие там и тут гребни волн. Вдалеке два робких огонька выдавали присутствие рыбачьих суденышек, упрямо старавшихся отобрать у океана толику его богатств, скрытых в толще вод, а потому особенно желанных: то был вечный волнующий вызов природы, принятый рыбаками, подумал Конде.

Сидя на парапете набережной, Конде, Тощий и Кролик опустошили свои запасы рома. После того как они расправились с цыплятами, тушенными с картофелем, с кастрюлей маланги, сбрызнутой соусом из горького апельсина, с блюдом риса и горой Хосефининых пирожков, политых сиропом, даже не задавшись вопросом, откуда все эти яства, давно ставшие деликатесами на Кубе, Конде настоял на том, чтобы непременно поехать в Кохимар, если его друзья хотят услышать историю смерти агента ФБР в усадьбе «Вихия» от начала и до конца, а потому Кролик должен одолжить у своего младшего брата «форд-фэйрленд» 1958 года, самый блестящий и навороченный автомобиль во всей стране. Чудо преображения этого раритета, возрожденного из груды металлолома и оценивавшегося теперь во многие тысячи долларов, произошло благодаря упорству Кролика-младшего, собравшего необходимую сумму, чтобы купить машину и сделать из нее конфетку за какие-то шесть месяцев, что он находился в должности администратора валютной булочной, оказавшейся настоящим золотым дном.

Конде и Кролик спустили Карлоса с его кресла на колесиках и, усадив на парапет набережной, осторожно поправили бесчувственные ноги своего товарища, чтобы они были повернуты к берегу. Тусклые огни поселка остались у них за спиной, в стороне от позеленевшего бронзового бюста Хемингуэя, и все трое ощутили, как приятно находиться здесь, у самого моря, рядом с испанской крепостной башней, наслаждаясь ночным бризом, слушая рассказ Конде и попивая ром прямо из горлышка.