Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко Страница 33

Через полчаса Лушка вернулась мокрая, бодрая и без чесотки.

— Согнала! — заявила она торжествующе и вдруг увидела, что Марья дерет себе руку столовой ложкой. — Эй… Ты зачем?

— С ума сойти… — пробормотала Марья, вдираясь в сгиб локтя и прикрывая глаза от боли и удовольствия. — Вот бы под щетки… Которые у мусоросборника… Который площадь Революции чистит… Другое мне уже не поможет.

Лушка смотрела возмущенно, потому что опять была виновата. Ляпнула что-то не так. А может — подумала. Подумала и не заметила. Нет, надо по порядку. Что она такое сказала, когда уходила? Что боишься — пристанет?.. Значит, Марья боялась. Чистюля интеллигентная. А теперь глаза закатывает. А Лушке теперь что? Не смотреть, не думать или сразу на необитаемый остров? Может, Марья его и подарит?

А ведь бабка на хуторе жила, тоже остров, а в деревню только по делу, и по гостям не чаевничала, и в дом к ней не заходили, а только в окошко стучали, одна Катька-убогая не опасалась, наловит букашек в спичечный коробок, на бабкино крыльцо выпустит и говорит: красивые… А бабка ее перекрестит и по голове погладит, Катька круглое лицо подымет и улыбается, а из глаз слезы сыплются, еще, говорит, принесу, а бабка ей — принеси, Катенька, принеси… Не нужно мне всего этого, я ни крестить, ни гладить — для чего мне?..

— Эй! — позвала Лушка, но Марья продолжала чесаться, ничего иного не воспринимая.

Лушка растерянно медлила.

Ничего этого не знаю, ничего этого нет, надо в процедурный, пусть какую-нибудь мазь… А ты, спросила она себя, ты же не побежала за мазью?

Я другое, у меня от бабки. Да и про бабку врут, и у меня ничего. А не врут, так все равно, какая бабка, она только сейчас на ум лезет, я про нее десять лет не вспоминала, и ничего, обходилась.

Мало ли что раньше обходилась. То раньше, а то теперь. Кто виноват-то?

Баб, да не умею я, боюсь, ничего не знаю, ей душ не поможет, что делать-то?

Хоть что-нибудь делай, сказала бабка, и Лушка шагнула к Марье, тряхнула за плечи. Марья, будто у нее отнимали, вгрызлась в себя сильнее. Лушка перестала думать, включилось другое. Другое взметнуло Лушкину руку и ударило Марью по щеке. Марья подняла осоловелые глаза.

— Ты дура или как? — шипела Лушка ей в лицо. — Придави пальцы задницей! Скажи — не чешусь! Вслух говори! Повторяй!

— Отстань… не могу…

— Повторяй: не чешусь!

— Терку бы…

— Кожу стяни, дура!

— Чего?

— Сними эту, вытряхни, только где-нибудь за окном… В снегу вываляй, еще как-нибудь — фантазии нет? Снимай, идиотка, пока никто не видит, в изолятор попадешь…

Изолятор Марью пронял. Она прикрыла глаза. Лежала, подергиваясь — кожа, видать, не хотела отстегиваться, особенно там, где были расчесы.

Лушка неподвижно зависла над простертым на кровати телом, вперясь в покрасневшие полосы расчесов и представляя те, которых не было видно. Она вступила с ними в неслышный высокомерный диалог, она их бранила, уговаривала, обещала, что в другом месте им будет лучше; ее сначала не слушали, она рассердилась, ей стали сопротивляться, но она сопротивлению не вняла, а напирала, выталкивая; и Марья притихла, только подрагивали веки — наверное, когда приходилось вытряхивать себя, как половик. Потом веки успокоились, Марья заснула.

Лушка терпеливо сидела на краю соседней кровати. Марья открыла глаза и долго смотрела на Лушку молча. Подняла руки и придирчиво исследовала сгибы локтей. Кожа была белая и гладкая.

— Приснилось? — неуверенно спросила она.

— А как хочешь, — легкомысленно ответила Лушка. — Ну, я пошла!

— Ты куда? — испугалась Марья.

— Я тебе дрыхнуть не мешала, — ответила на это Лукерья Петровна Гришина.

Марья явилась к Лушке после ужина, который Лушка проигнорировала, и поставила на тумбочку кружку с кашей и положила два облупленных пряника. Потом вытащила из кармана кулек, а из кулька пластмассовую консервную крышку. На крышке лежали две сочные маринованные сливы.

— Откуда? — спросила Лушка про сливы.

— Подали, — ответила Марья.

Лушка кивнула:

— Мне теперь тоже подают.

— Чай было не во что, — извинилась Марья.

— Ерунда, напьюсь из крана. — И продолжала лежать, не двигаясь.

— Ты как? — спросила Марья.

— Нормально, — сказала Лушка.

— Тогда жри! — сказала Марья.

Лушка усмехнулась и села. Достала из ящика ложку, принялась за кашу. Марья выудила из тумбочки Лушкину кружку, принесла воды. Лушка употребила поданное, любуясь глянцевыми сливами. Взяла одну, вторую решительно пододвинула Марье.

— Я уже, — отстранилась Марья.

— Не ври, — опровергла Лушка.

Марья осторожно взяла упавший среди зимы плод.

— Шик… — проговорила Лушка, обнаружив в мякоти лето, которое будет. — А косточку можно оставить. Ее хватит надолго.

— Поздно, — сказала Марья. — Я ее проглотила. Погуляем, что ли?

— Погуляем, — сказала Лушка.

На этот раз они весь вечер ходили молча.

* * *

Она никак не могла заснуть. Держало в напряжении чувство, что нужно что-то услышать, будто рядом сел заика, силится произнести важное, но никак не получается.

— Я тоже не логопед, — пробормотала Лушка и натянула одеяло на голову, чтобы отгородиться от убогого.

Ну и дура, ответило молчание без голоса, и неголос был давний и вроде знакомый. Лушка прислушалась снова, но стало пусто. Заика обиделся и ушел.

Ага, бегать за тобой буду, сказала Лушка вдогонку и забралась в лодку, чтобы плыть. В лодке не было ни весел, ни уключин, да и не лодка это была, а круглая консервная крышка из белой пластмассы, крышку кто-то подал, чтобы Лушка не утонула, но Лушка пластмассе не понравилась, и та предательски заменилась железом; ржавая и исковерканная по краям металлическая крышка нарушала физику и держалась на поверхности вместе с Лушкой, Лушка решила, что металлу надо помочь, и стала грести, но жестянка вспомнила Ньютона и пошла ко дну, Лушка залупила по воде руками и кружилась на месте, разворачиваясь лицом во все стороны. Берега не существовало, под телом напряглась глубина, накрывший сверху плоский горизонт силился что-то сказать, горизонт звал ее отовсюду, и Лушка послушно стала грести в ту сторону, которой не было, и сторона оказалась длиной до утра.

* * *

Утром тело ныло и невнятно жаловалось, Лушка поняла, что ему хочется притвориться больным и оно тайно уговаривает Лушку к нему присоединиться, они заключат союз и болезнь получится настоящая. Тогда тело начнут лечить, а оно будет капризничать, чтобы о нем позаботились еще больше и принесли маленькое пирожное из большой очереди. Подходящего профиля, конечно, не окажется, но это не самое важное, тело скромно обойдется блюдечком с розочками.