Конец света. Первые итоги - Фредерик Бегбедер Страница 33

Вот почему в 2011 году надо читать Генри Миллера — оба романа одновременно являются политическим памфлетом. Мы живем в эпоху диктата удовольствия, но кому от этого хорошо? Порнография вытеснила оргазм. Нам крупным планом показывают залитое спермой лицо, но никто не орет от ярости, потому что хочет послать все к чертовой бабушке и жить, наплевав на здравый смысл. XXI век — время полуимпотентов. Мужчины и женщины не трахаются, а мастурбируют. «Тропик Рака», страница 38: «Мир, наш мир, в последние сто лет умирает». «Тропик Козерога», страница 385: «Я шатался по улицам многих стран мира, но нигде не встретил такой деградации и не познал такого унижения, как в Америке».

«Тропик Рака», кроме всего прочего, одна из лучших книг о Париже. О Монпарнасе, кафе «Дом» и «Куполь», улице Бюси, площади Сен-Сюльпис, соборе Парижской Богоматери, площади Клиши, площади Контрэскарп и Елисейских Полях… Итак, в фильме «После работы», действие которого разворачивается в Нью-Йорке в 1980 году, я вдруг открыл для себя эту «песнь» славному Парижу образца 1930-х годов. В то же самое время, в 1932-м, некий француз писал примерно то же самое о Нью-Йорке. Звали этого француза Луи-Фердинан Селин. Эмигрант Миллер увидел в Париже приют радости и свежести (Селин его не одобрил бы). Он счастлив в этом Городе света, потому что принял нас за грязных и лишенных комплексов гедонистов. Он описывает Париж как место, где царят свобода и культ удовольствия, где, несмотря на бедность, можно дышать и впервые в жизни ощутить, что живешь, — в объятиях шлюх с бульвара Бомарше или улицы Сен-Дени. «У меня нет денег, нет источника доходов, нет надежд. Я — счастливейший из людей». «И таким был Париж в те счастливые дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы», — тридцать лет спустя напишет Хемингуэй в последних строках романа «Праздник, который всегда с тобой», — чем не плагиат? В «Тропике Рака» Миллер рассказывает, как он сбежал (вначале преподавать английский в Дижоне, затем работать непонятно кем в американском издательстве в Париже). В «Тропике Козерога» он описывает свою тюрьму (детство в Бруклине, карьера начальника отдела кадров в Нью-Йоркской телеграфной компании): «Не буду ни служить, ни господствовать. Буду искать конец в самом себе» [63].

Ловлю себя на том, что очень плоско рассуждаю об этих ни на что не похожих, роскошных, сбивающих с толку шедеврах. Как если бы меня попросили объяснить, почему я влюбляюсь. Наверное, мне трудно было бы написать предисловие к собственной невесте. «Тропики» — поток словесного бреда, порой старомодного до гротеска (типа «плевка в лицо Искусству и пинка в задницу Господу Богу», преисполненного патетики и пафоса), часто чрезмерно оптимистичного и монотонного, но от него исходит такая страсть, такая бешеная энергетика, что все остальное уже не важно. «Тропики» — неудачное название. Более удачным для обоих было бы «Цунами»! Читая «Тропики», ты словно бы даешь согласие на то, чтобы тебя взял за загривок и поволок за собой велеречивый псих, повернутый на гигантомании, свихнувшийся человеческий гений, заразный эпикуреец, ликующий от ярости бунтарь. Стиль Миллера пьянит как выдержанное вино. Его тексты надо не читать, а пить залпом. Рекомендуется к употреблению безо всяких ограничений. А вместо похмелья получишь счастье — отравленный дар.

//- Биография Генри Миллера — //

Из его творчества можно было бы выбрать и трилогию «Благостное распятие» (иногда — «Роза распятия», «The Rosy Crucifiction»): «Сексус» («Sexus»; 1949), «Плексус» («Plexus»; 1952), «Нексус» («Nexus»; 1960). В ней Генри Миллер закладывает основы новой раблезианской религии — секс и пьянство как способ радостного сопротивления пуританскому материализму и американскому мещанству. Но главным образом это волнующая череда откровенно порнографических и вместе с тем исполненных чистоты сцен. Автор, эротоман и графоман, отличался завидным здоровьем. Он родился в Нью-Йорке в 1891 году, начал жизнь, нищенствуя в Париже, а закончил затворником в Калифорнии, где скончался в возрасте 88 лет. Казалось бы, идеальная траектория (в Пэсифик-Пэлисейд теплее, чем под дождем на площади Клиши). Его литературный радикализм, выраженный в том числе в лирических отступлениях, сыграл освободительную роль и наэлектризовал не только Керуака, но и Блеза Сандрара. На родине его книги на протяжении долгого времени были запрещены цензурой (во Франции «Тропик Рака» был опубликован в 1934 году издательством «Obelisk», «Тропик Козерога» — в 1938-м издательством «Olympia Press», тогда как в США оба романа вышли лишь в 1961-м).

Все великие романы рассказывают одну и ту же историю — историю потерянного бедолаги-неудачника. «Дон Кихот», «Улисс», «Над пропастью во ржи», «Мастер и Маргарита»… Что логично: не будь герой неприкаянным чудаком, с чего бы ему искать свой путь? В этом географическом поиске и состоит величие романа. Читатель следует за ненормальным психом и отчаявшимся авантюристом (ибо, чтобы читать романы, надо быть ненормальным психом и отчаявшимся авантюристом). Ему не сидится на месте, он знакомится с людьми, шатается по улицам и обходит целые страны и иногда что-то такое находит (любовь, красоту, истину или смерть). Профессора рассуждают о «поиске идентичности», но на самом деле это просто отличная прогулка. Достоинство Булгакова в том, что за ним идти легко, — как за Джойсом или Сэлинджером. Есть ведь фанаты, которые организуют туристические маршруты по следам Леопольда Блума в Дублине, Холдена Колфилда в Нью-Йорке или Ивана Николаевича Понырева (он же Иван Бездомный) в Москве. Лишнее доказательство того, что роман — вещь не вовсе бесполезная, раз уж он может служить путеводителем или, напротив, помогает затеряться в лабиринтах призрачного города. «Мастер и Маргарита» описывает параллельный мир, несмотря ни на что прочно укорененный в реальной местности. Булгаков намеревался сочинить «роман о дьяволе», а в действительности создал масштабное полотно советского тоталитаризма. Москва в его романе — это Ад без Данте, а дьявол — тощий верзила в сером костюме-тройке.

Любая попытка пересказа лишает этот шедевр сложности, в которой и кроется его очарование, но, так и быть, рискнем. Итак, дьявола зовут Воланд, и на протяжении Страстной недели он сеет смуту и раздор в московском литературном и театральном мире конца 1920-х годов. В эту плутовскую канву вплетена фантастическая фаустовская нота: некая Маргарита заключает с Воландом договор, согласно которому он обещает вернуть ей пропавшего без вести писателя, именуемого Мастером. Чередуя эти два повествовательных пласта (а также множество других), Булгаков умело смешивает бурлеск и триллер, сюр и сатиру, романтизм и буффонаду. Как и все великие книги, «Мастер и Маргарита» — это испанская харчевня, забитый всякой всячиной чердак, лавка старьевщика, в которой чего только нет. Здесь Иисус встречается с дьяволом, а Понтий Пилат танцует на балу у Сатаны. Здесь есть Страсти Христовы, как у Мела Гибсона, а сразу за ними Маргарита улетает на метле, как в «Гарри Поттере». Есть говорящий кот и заколдованные платья, исчезающие, стоит их обладательницам появиться на улице (справедливости ради укажем, что для Москвы это довольно обычное явление, в частности, наблюдаемое в «Кафке», «Империи» или баре «Луч»). Благодаря гению Булгакова мы с наслаждением перечитываем новую версию Евангелия (более удобоваримую по сравнению с джойсовским ремиксом Гомера). Коли уж берешься рассказывать невероятную историю, используя знакомый всем и каждому сюжет, то расскажи ее так, как до тебя не рассказывал никто и никогда.