Алчность - Эльфрида Елинек Страница 34

Отец тогда снимал с матери грязное бельё, он вываливал мать из трусов, как мусор из мешка, куриные косточки выпирают во все стороны — мешок можно использовать второй раз, мусор нет. Стоп, наоборот, долой мочу, кал и всё, что, как всегда, воняет между ног. Не могли бы они найти себе другое место для привала, обе, впустив нас в серединку между ними, там как раз поместится целый человек, а нам туда очень нужно? Так это было. А потом снова оплеухи для матери с её вечным обосранством. Цветение этой женщины, кстати госпожи полковницы, казалось, уже за вечность до её фактического конца состояло из умирания, и с над-лежанием, крайне неохотным, Бог/отец, к сожалению, покончил задолго до конца. Поживите-ка вы на навозной куче, ещё и совершая при этом телодвижения! Никто в деревне не догадывался о свинском пьянстве матери жандарма. Или все это знали, потому что сами это делали, а у кого не было времени на это, за тех это приходилось делать их близким. Я ничего не знаю, но всё-таки скажу. Я и сегодня будто воочию вижу, как она тащит крошечного правнука за собой в педальную лодку, да, точно, Патрик, теперь я снова вспомнила его имя: совсем один, беспомощный перед орущей, ругающейся прабабкой, которая не держится на ногах, как и лодка. Неизвестно, к чему бы это всё привело в другом, более глубоком Эрлауфзе, которое и не почувствовало бы такую мелочь, но проглотило бы её, даже представить себе невозможно, и я не стану этого делать. Разве такого не было: старая женщина, ребёнок — и как же они быстро исчезли! Да, эта вода, это оживлённое место неподалёку от Марияцеллермуттер, где можно научиться ходить под парусом и даже нырять, хотела однажды и себе что-то позволить и заглотила целого шкипера. Окружено это всё дикими Альпами и высокогорными родниками, зато можно и съесть чего-нибудь, это я представляю себе запросто, а озеро бы мне, может, возразило, если бы оно могло. После того как жертва спрятана, красивое озеро поглядывало бы с газетного фото по-прежнему, лукаво подмигивая нам и приманивая новых чужих, которые должны стать друзьями.

Она между тем то и дело брала себя в руки, по крайней мере пыталась это сделать, мать Курта Яниша, тут я должна снова признать, что надо предаться справедливости. Это как раз то, чего Бог никогда бы не сделал; в пустынной стране, в тёмном бору, на вершине горы и в оврагах долины ведь пьют они все поголовно, почему только мужчины? Нет, это делают и женщины, про которых даже и не подумаешь. М-да. Курт, сын, с тех пор, все эти годы, хочет свой рай построить для пущей надёжности на земле. Правда, вплавь можно спастись из затруднительного положения, если умеешь и если случайно окажешься как раз в воде, да, плавай, если надо, но на твёрдом жизненном пути далеко таким образом не продвинешься. И только то будет сделано хорошо, что ты сделаешь сам. Он всегда в принципе был противником алкоголя, жандарм. Но один раз погоды не сделает, и в какой-то момент этот принцип стал для него не совсем похеренным. И когда так случилось, что другая, из числа местных знакомых, пьющая коллега (так точно, она сидела в школе жизни рядом с матерью Курта Яниша, вы только посмотрите, вон там, в предпоследнем ряду! А другие ряды почти сплошь заняты их подругами) в последней стадии разложения печени сдала свой домик в обмен на пожизненное содержание, а именно: своему лично знакомому господину Эрнсту Янишу — я абсолютно не припомню, чтобы кто-нибудь хоть раз слышал от неё крики о помощи с тех пор, как её жених не вернулся с последней войны, а это, право, было уже давно. Итак, жандарм Курт Яниш, который подтолкнул это кривое дело в спину, после чего сын с его небольшой роднёй, в общей сложности три человека, перебрался к этой старой женщине в её футерованный конверт-домик, к женщине, которая, топая ночами по всему дому, как целое стадо животных, когда только сочтёт нужным, выступая на борьбу со злыми тварями всех видов, и по сей день выступает — так точно, она ещё жива, всё ещё жива! А вам уже приходилось испытывать сложности со всеми этими старухами? Не беспокойтесь! Если вы знаете хоть одну, вы знаете всех. Их мужья вкалывали, пока не остановилось сердце, а супруги пьянствовали, пока не остановился рассудок, потому что весь из них вытек. Про пожизненную содержанку больше ничего нельзя узнать — чтобы она не ушла в дом престарелых, а её собственный дом за это в последний момент не перешёл к чужим людям. Но твари, которых она ищет, всегда надёжно исчезают, если им как следует насолить, то есть только в том случае, если старуха рассыплет на раскалённую кухонную плиту муку, сахар, жир или ещё что-нибудь. Только рассыпанные воспоминания не надо будить, мы их всякий раз с удовольствием предаём огню, как только они восстанут и захотят что-то сварганить — древнюю страсть, например, которая давно уже неправда. Огонь всё устраняет быстро и чисто, даже то, чего вообще нет. Только наши родственники должны ещё какое-то время повременить, во всяком случае в нашей памяти, а уж потом они получат своих червей и личинок в бесконечной шахте под землёй, которые спокойно смогут обглодать их кости. Родственники в их гостеприимной земной коре, куда их вытряхнули, каким-то образом не настолько мертвы, как все почти бесследно сгоревшие, вы так не считаете? Я думаю, так захотел Христос, и тогда он основал наше государство, чтобы люди там ещё при жизни могли быть мёртвыми, чему он должен особенно радоваться, все они принадлежат ему, ныне и присно. Они хотят получить свою смерть ещё при жизни. Иисус верит, что всё это мероприятие только для него одного, эта прекрасная возможность! При этом лишь один воистину и вобезумие принадлежит ему, господин архиепископ по имени Кренн. Бог обещает вечную жизнь, а люди продолжают смиренно жить каждый день, как будто это будет длиться вечно. Поэтому они заводят сберкнижки. Здорово придумано. Скоро этим дивным книжкам придётся давать имена, анонимных больше не останется. Прекрасно придумано. И это тоже.

Мужчины в семье жандарма, два человека, чуть пониже я вижу ещё полпорции, Патрик, они всегда тут как тут и всегда в курсе. Все они хорошо знают старухины повадки ещё по своей прабабке, а вот жене сына, войдя в эту семью, пришлось сначала привыкать, что человеку вне леса, луга и телевидения могут являться животные, настоящие твари, каких даже и не бывает. Но по телевизору их не было и вчера, откуда же они берутся? О правнуке Патрике я хочу впредь помалкивать — одним меньше! — потому что он уже сейчас никого не слушает, у него в ухе штепсель, перед глазами телевизор на спутниковом канале, а дверь плотно закрыта. Скоро он будет слушать, знать и понимать другую музыку и гоняться за ней до тех пор, пока автомобиль, в котором ему разрешат ездить, не намотается на дерево в аллее. Сегодня он, к сожалению, пока мал для этого. Старуха, вдобавок ко всему, шастает по всему домику неглиже — и неглиже не настолько уж отпадное. Одеваться ей незачем. Потому что только дома ты действительно защищён, и можно разгуливать голяком, пока тебя не шуганут прочь, оттого что руки и ноги и всё остальное уже не настолько красиво, чтобы предъявлять общественности; только ради дома можно смириться с этим зрелищем. Так, несусветный гром, но молния сюда не влетит, чтобы остаться, будто тут ей ангар. Если, конечно, тут есть громоотвод, который, пожалуйста, не надо больше подсоединять в водопроводу, сама не знаю почему. Это запрещено.

Теперь, наконец, снова сегодня, я так хочу. Вы не слышите? — слышишь только тихое приближение воды, как матери, которая бьёт неожиданно, когда ещё не успел убрать руку из её портмоне или из собственной ширинки — игра, в которую лучшее всего играть одному; да, почти беззвучные подошвы воды, им незачем быть последней моделью с витрины, со смелыми линиями изгиба из кожи вон, они всегда, неутомимо сходят с места, лишь бы под гору, но она больше не показывается при дневном свете, вода. Она остаётся скрытой от наших глаз. Что ещё есть в нашем распоряжении — это крошечные родники, для странников и их фляжек, неуклюже забранные в металлические трубки, под которые подставляют полые предметы какой придётся наружности. Скудная струйка, втекающая в бутылки и фляжки или прямиком во рты. Если бы не наша светобоязнь, если бы мы были сильные, гордые — да, щас! — за которыми поневоле следуют, как этот зверь, лиса, за славой дикой глуши. Но от этого зверя нельзя требовать, чтобы он сам прибирал свою дикую глушь. Так или похоже могла бы думать невестка жандарма, оттирая плиту и наглухо закрепляя на старухе памперсы, чтобы она их не сорвала с себя тут же. Жутко воняет горелым, мочой и говном, неразлучными старыми сестрицами-братцами, которых мы уже знаем, ведь они моя любимая родня. В доказательство нашей неспособности делать маленькие и незначительные вещи её муж предъявил своей жене как своему партнёру, который уж будь добр всё это быстренько и без вони устроить, а для чего же тогда нам партнёр и парфюмерный магазин. Пусть партнёр подумает, что и сколько мы получим потом, а именно: целый домик, плюс земля, так и написано в договоре, заверенном в городе нотариусом, а в начале было слово, к счастью не моё, вы можете радоваться. А то бы тут такое началось! Теперь я, думаю, очень хорошо охарактеризовала любовь, как только могла, любовь, в которой женщины, как им кажется, всегда говорят своё веское слово. Да будет так. Все вздохи и жалобы, которые идут в нагрузку и которые я купила специально для этого, я подарю со всей торжественностью себе, ведь больше мне никто ничего не подарит. Нечто такое сложное, как любовь, пусть лучше ко мне не приходит, пусть она отправляется к молодым и красивым. У меня-то она была лет пятнадцать назад, и больше, пожалуйста, не надо, мне нечем угостить, в доме пусто. Мне хватит того, что я уже знаю об этом, и вам этого наверняка хватит, если вы протянете ручки, чтобы защититься от болванок (или болванов), которые пока никто не отшлифовал (или которые ничем не стали), которые жаждут проникнуть в вас, да ещё не с того конца — через искусство, игру на пианино, СD-плеер. В этом я и другая женщина всегда были так прилежны — и тут такое. Теперь мы обе уже старше, чем были в ту пору, когда мы были молоды. Кто бросит камень в того, кто хочет только дом, чтобы испытать себя и узнать, на что он вообще способен: на убийство, на оштукатуривание стен, на циклёвку полов, на окраску кухонных шкафов или на оклеивание стен обоями. Как если бы с фруктового дерева вместо слив падали кости, что теоретически и практически невозможно, так день за днём приходится тщетно напрягаться, чтобы наконец пожать плоды своих трудов. Но слишком близко подходить нельзя, а то они свалятся тебе на голову. Но подойти всё же надо, иначе не придёшь ни к чему. Считается только собственность, ведь мы так счастливы, что вовремя познакомились и что она, хоть и не совсем добровольно, обещала остаться у нас. Но мы обязаны её прилично кормить. Собственность, я знаю, я знаю: некоторым не по вкусу еда, и они снова хотят уйти, другим не подходит соседство. Мы пропадаем порой при одном только виде недвижимости, мы тогда просто в отпаде: какой это красивый дом, и тот, напротив, тоже, он был бы даже предпочтительнее, и сами мы уже не в счёт, мы считаем только её, СОБСТВЕННОСТЬ.