Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой - Марлена де Блази Страница 34

Зимний свет походил на жидкий утренний чай, в воздухе пахло снегом. Мы работали в маленькой роще на земле младшего кузена Барлоццо. Сотни две деревьев. Даже в пасти холода я радовалась своему блестящему насесту и виду, открывавшемуся кругом. Оливами здесь дорожат еще больше, чем виноградными лозами и пшеницей. С высоты мне видно было все маленькое хозяйство. Деревья, расставленные на красной земле Тосканы, карабкающиеся по ее меловым бокам, пастбища и луга на холмах. Оливы надежнее звезд. Но даже когда их целая роща, они выглядят обособленными, одинокими. Старые деревья словно корчатся в муках, их стволы уродливо вздуваются. Они как бы разбухли от множества историй, их груди растрескались, обнажая неколебимые сердца. Но даже молодые, еще свежие и стройные, уже отмечены звенящей тоской. Быть может, племя олив слишком много знает.

Каждый день несколько килограммов драгоценных даров уносят в каменный сарай, где черный ослик в веревочной упряжи вращает жернова семнадцатого века, выступает в ежегодном представлении. Ослик плачет и ревет, сверкает черными бархатными глазами на восхищенных зрителей — стариков и детей. Он кружится в танце целый день, вращая камни, которые превращают порфировые плоды в густую массу. Потом эту массу прокладывают между плетенными из конопли циновками и снова отжимают, пока первые капли не начнут неохотно капать в старый каменный чан. Конечно, эта первобытная методика — всего лишь дань прошлому. Почти все оливки отправляют на общий масличный пресс в Пьяцце.

Масличный жом так мал, что обслуживает только местных крестьян и padroni, у каждого из которых три-четыре сотни деревьев, а у иных, как у родни Барлоццо, и того меньше. Крестьяне часто помогают друг другу в уборке, но на этом дележка кончается. Каждый уверен, что холил и лелеял свои оливки лучше других, выбрал самое подходящее время для уборки, и желает получить обратно именно свое нефритовое богатство. Поэтому он сам отвозит свои оливки к жому, устраивает их в posto tranquillo, тихом месте, где сможет их стеречь, охранять от разбойников, ожидающих своей очереди. И наконец пристально следит, словно узнавая каждую в лицо, как все до последней пурпурной ягоды засыпают в жом, чтобы раздавить и перемолоть между гранитными блоками. И присматривает, как мякоть переливают в чан и перемешивают металлическими лопатками, согревая движением, чтобы щедрее капало масло на последней стадии spremitura, отжима. Потом пасту процеживают сквозь циновки, отбрасывают отходы, и теперь наконец масло течет свободно. Но крестьянин все смотрит, как его благословенное масло переливают в бутыли, которые он обычно закупоривает собственноручно, теми самыми руками, которые собирали оливки и подрезали деревья. Бутылями нагружаются его аре — трехколесная мототележка, — на которых крестьяне терроризируют проселочные дороги, или прицеп трактора. И он эскортирует свое масло к дому, подобно кавалерии крестоносцев, везущих добычу под багровеющим солнцем. Стоит мне чуть прищуриться, и трактор расплывается, а на его месте возникает конная телега, незаметно перенося меня на полтысячелетия назад.

В долгие-долгие часы ожидания очереди к жому давильщик, хозяин, обслуживает клиентов. Жом построен по-деловому: цемент и ржавая крыша, местами земляной пол, гладкие белые плитки вокруг механизма. Но в дальнем конце устроен огромный очаг. Пылающие поленья приподняты, и раскаленный добела пепел падает вниз. Над мягким теплом этого пепла лежит старая решетка, рядом на укрытом клеенкой столе килограммовые караваи деревенского хлеба, нож с огромным лезвием, блюдце с грубой морской солью и очищенные дольки чеснока, рассыпанные между ветвями розмарина. У каменной раковины пристроен бочонок красного вина, а на сушилке стоят десятка три перевернутых вверх дном рюмок, ополоснутых под краном. Фермер, стерегущий оливки, прерывает свое бдение ради ритуальной трапезы. Он отламывает кусок хлеба, обжаривает над углями, натирает чесноком и розмарином, церемонно несет на руках к покряхтывающему прессу и несколько секунд держит под стоком. На хлеб капает густая масса, размятые, но еще не отжатые плоды. С теми же церемониями он доставляет сокровище обратно к огню, наполняет рюмку густым сытным вином этих мест. С нескрываемым удовольствием выпивает залпом, жадно съедает хлеб и, довольный, возвращается к своей вахте. Вся процедура может занять до четверти часа, а вскоре снова возникает нужда подкрепиться.

Вот так мы, крестьяне с семьями и я, сидели, словно в приемной чародея. И говорили об оливковом масле. Я, в надежде навести мосты между Старым и Новым Светом, заговорила об Америке, заметив, что медики рекомендуют оливковое масло «экстра вирджин» для снижения вредного холестерина в крови.

Все до единого уставились на меня едва ли не с жалостью, и я смущенно забормотала, что, по мнению американцев, вся «средиземноморская диета», «составленная из свежайших фруктов и овощей, сложных углеводов, пресноводной и морской рыбы и минимального количества мяса — щедро залитых свежевыжатым оливковым маслом и простым красным вином, — многие американские доктора считают ее самой здоровой в мире».

Слушатели мялись и переглядывались, но я упрямо продолжала:

— Конечно, всем известно, что такое питание предотвращает сердечные заболевания и ожирение, выгоняет свободные радикалы и продлевает жизнь. — Однако никто уже даже не притворялся, что слушает. Я чувствовала себя так, словно вздумала объяснять в раздевалке тренажерного зала, что поднятие тяжестей наращивает мускулатуру.

Хозяин жома, подходя, услышал обрывки моего лепета.

— Ah, signora. Magari se tutto mondo era d'accordo con noi. Ax, синьора, как бы я хотел, чтобы весь мир согласился с нами. Здесь тоже люди умирают от инфарктов, но чаще всего в своих постелях и далеко на десятом десятке.

Слушатели захихикали.

— Но, я вижу, вы знакомы с оливковым маслом.

Рука у меня машинально потянулась к лицу. Неужели остались предательские пятна от вчерашнего ужина?

— No, по, signora, — успокоил меня старший из присутствующих, — Пятен нет. Он имеет в виду вашу кожу. У нее, как мы здесь говорим, pelle di luna, лунный блеск. Ваша кожа светится. Е abbastanza commune qui, это довольно обычное дело у здешних крестьянок. Этот свет оттого, что они всю жизнь едят оливковое масло. Но разве в Америке есть оливковое масло?

— Да, есть, по большей части привозное из средиземноморских стран, но я, к сожалению, не ела его всю жизнь. Зато с ранней молодости умывала им лицо.

Смиренное откровение о тайнах моего туалета воодушевило всех. В теплом, винном, дымном углу у огня прозвучали шесть или семь рассказов. Повесть о бабушке, у которой лицо до самой смерти было нежнее попки младенца, перебила история о прабабке, носившей шляпу от солнца, умывавшей лицо оливковым маслом и розовой водой и скончавшейся в возрасте 110 лет через день после того, как на мессе ее кто-то принял за ее же внучку. Я купалась в этих историях и сочла, что вправе вставить слово и от себя.

— А еще я делаю тесто из грубой кукурузной муки с оливковым маслом, накладываю на лицо и декольте как маску, а потом стираю.

Вокруг зашумели, на меня посыпались новые gesti di bellezza, приемы красоты, как сказала одна из женщин. Чуть ли не каждый, включая мужчин, предлагал самый тайный, самый эффективный, самый древний рецепт для ухода за лицом и телом.