Пасхальный парад - Ричард Йейтс Страница 34

— Послушай, Сара, — сказала она. — Давай вернемся к тому, с чего мы начали. Ты можешь жить у меня сколько захочешь, а мы пока поищем тебе работу и собственное жилье. Ты можешь не относиться к этой ситуации как к окончательному разрыву, считай, что это…

— Я знаю, дорогая, с твоей стороны это очень мило, но все не так просто. Во-первых, что я буду делать?

— Ты много чего можешь делать, — ответила Эмили, хотя единственное, что пришло ей в голову, это место секретарши в приемной какого-нибудь дантиста. (Откуда берутся эти милые никчемные дамы среднего возраста и как они получают эти места?). — Не важно, — поспешила она сменить тему. — Сейчас главное — принять решение. Ты возвращаешься в Сент-Чарльз или начинаешь здесь новую жизнь.

Сара помолчала, делая вид, что обдумывает ее слова, а затем, как и ожидалось, сказала:

— Я, пожалуй, вернусь. Прямо сегодня.

— Но почему? Потому что ты ему нужна?

— Мы нужны друг другу.

Итак, решено: Сара возвращается домой, и Эмили в любое время дня и ночи может быть в распоряжении Майкла Хогана, а также любого другого мужчины, который сменит его в будущем. Она испытала явное облегчение, хотя, по понятным причинам, не показала виду.

— На самом деле ты боишься одного, — сказала она сестре не без насмешки, — как бы Тони тебя не бросил.

Сара опустила глаза, выставив на обозрение свой бело-голубой шрамик над бровью:

— Ну да.

В последующие годы, вспоминая о сестре, а это случалось не часто, Эмили всякий раз внушала себе, что сделала все от нее зависящее. Она высказала Тони все, что она о нем думает, и предложила Саре кров. Кто бы на ее месте сделал больше?

Сара представляла собой занимательную тему в разговоре с мужчинами, в чем Эмили неоднократно имела возможность убедиться.

— У меня есть сестра, которую постоянно бьет муж, — сообщала она.

— Да что вы? По-настоящему?

— По-настоящему. На протяжении двадцати лет. И самое занятное знаете что? Я понимаю, ужасно говорить это о собственной сестре, но, похоже, ей это нравится.

— Нравится?

— Ну, не то что нравится, но она принимает это как должное. Она верит в брак, вот в чем дело. Однажды она мне сказала: «Я была девственницей, когда выходила замуж, и девственницей осталась». Вы слыхали что-нибудь подобное?

После таких признаний — как правило, в подпитии, за полночь — она испытывала угрызения совести, но достаточно было дать себе слово, что это не повторится, и чувство вины быстро проходило.

Да и некогда было терзаться при ее занятости. В начале 1965 года агентство «Болдуин» обзавелось клиентом, о котором можно только мечтать: «Нэшнл карбон». Его новейшее синтетическое волокно тайнол обещало произвести революцию в производстве тканей.

— Вспомни нейлон! — ликовала ее начальница Ханна. — А тут мы захватили процесс в самом начале. Представляешь, как высоко мы взлетим!

Эмили написала серию рекламных объявлений, и Ханна от них пришла в восторг.

— По-моему, ты попала в самую точку. У них глаза полезут на лоб.

А в результате возникла неприятная заминка.

— В чем дело, ума не приложу, — недоумевала Ханна. — Только что мне позвонил их юрисконсульт. Он намерен обсудить с тобой организацию рекламной кампании. По телефону он не захотел вдаваться в детали, но голос был мрачный. Его зовут Даннингер.

Она нашла его на одном из верхних этажей высокой башни из стали и стекла, одного в офисе, устланном ковром. Это был здоровяк с тяжелой челюстью и таким голосом, что ей сразу захотелось, как котенку, спрятаться в его кармане.

— Позвольте ваше пальто, мисс Граймз, — сказал он. — Садитесь… нет, садитесь рядом, чтобы мы могли вместе посмотреть материалы. В целом все хорошо…

Пока он говорил, она осмотрела краем глаза огромный стол с разложенными наработками. Единственное, что оживляло деловую обстановку, — это фотография очаровательной темноволосой девушки, вероятно его дочери. Эмили нафантазировала, что они живут в Коннектикуте, и каждый день, придя с работы, он идет с дочкой на собственный корт, чтобы сыграть пару сетов, а потом, приняв душ и переодевшись, они присоединяются к миссис Даннингер в библиотеке, где их уже ждут коктейли. Интересно, как выглядит миссис Даннингер?

— …Меня беспокоит только один момент, — продолжал он. — Одна фраза. К сожалению, она проходит через весь ваш текст. Вы говорите: «Тайнол обладает натуральной элегантностью шерсти». Поскольку речь идет о синтетике, это может вводить людей в заблуждение. Боюсь, что, если мы оставим эту фразу, с Федеральной торговой комиссией хлопот потом не оберешься.

— Не понимаю, — сказала Эмили. — Если я скажу, что у вас терпение как у святого, это же еще не значит, что вы святой.

— А-а. — Он с улыбкой откинулся на спинку стула. — Но если я скажу, что у вас глаза как у проститутки, кое-кто наверняка поймет неправильно.

Они смеялись и болтали дольше, чем требовали интересы дела, и при этом трудно было не заметить, что его взгляд с удовольствием скользит по ее ногам и фигуре, снова и снова останавливается на ее лице. Ей было тридцать девять, но под этим взглядом она ощущала себя гораздо моложе.

— Это ваша дочь? — спросила она о фотографии. Он смутился:

— Нет, это моя жена.

Сказать на это «простите» или что-то в этом роде означало бы только усугубить неловкость.

— Очень милая, — проговорила она и сразу засобиралась.

— Мне кажется, проблемное слово здесь «натуральной», — сказал он, провожая ее до дверей. — Если вы придумаете, чем его заменить, я думаю, проблема будет снята.

Она пообещала постараться, и, пока лифт опускал ее в привычную реальность, Эмили скорректировала свои фантазии: он жил не в Коннектикуте, а в нью-йоркском Ист-Сайде, в пентхаусе, где эта красотка весь день охорашивалась и морщила губки то перед одним, то перед другим зеркалом в ожидании его возвращения.

— Мисс Граймз? — раздался его голос в телефонной трубке через несколько дней. — Это Говард Даннингер. Могу я пригласить вас на ланч?

За бокалом вина в «прекрасном» французском ресторане, как она назвала его про себя, Даннингер первым делом сообщил, что он фактически не женат: три месяца назад они расстались.

— «Расстались» — это такой эвфемизм, — заметил он. — А на самом деле она меня бросила. Не из-за другого мужчины, просто устала от меня и захотела пожить свободной жизнью. Что ж, ее можно понять. Мне пятьдесят, ей двадцать восемь. Когда мы поженились, мне было сорок два, а ей двадцать.

— Но вы по-прежнему держите ее фотографию на столе. Да вы романтик!

— Скорее, трус. Все наши сотрудники так к ней привыкли, что, если я ее уберу, они сильно удивятся.