Отель "Ирис" - Еко Огава Страница 34

– Тебе столько раз приходилось делать это в «Ирисе», что ты, должно быть, привыкла?

Стул за моей спиной раскачивался во все стороны, отчего веревки ослабли. Используя все остававшиеся свободными части тела – подбородок, рот, бедра и ноги – я повернула ключ, унесла чашки, свернула покрывало. Стоя рядом, он непрестанно нажимал на кнопку фотоаппарата. Снимал мое искаженное от боли лицо, разлившийся чай, который стекал по моей груди в тот момент, когда я упала, потеряв равновесие.

После того как я исполнила все его приказания, переводчик привязал мои ноги к ножкам стула. Теперь я уже совсем не могла двигаться. Мои конечности были изогнуты неестественным образом, руки и ноги похолодели, стали бесчувственными.

Мне казалось, что я сама превратилась в стул. Моя кожа стала покрытием сиденья, мой жир – подушкой, мои кости – деревом. Мне казалось, что это превращение началось с кончиков моих пальцев.

Переводчик сел на стул. Он улыбался с довольным видом, положив руки на подлокотник и скрестив ноги. Я была вынуждена терпеть это, изогнувшись самым непостижимым образом.

– Тебе тяжело? – спросил он, посмотрев вниз.

Я не могла не только ответить, но даже кивнуть.

– Хорошее сиденье. – Он медленно погладил спинку стула. Я не замечала разницы в том, гладит ли он мое тело или сам стул.

И так было не только со стулом: я превращалась в самые разные вещи – в обеденный стол, в коробку для обуви, в часы с маятником, в умывальник, в мусорную корзину. Он связывал мои руки и ноги, ягодицы, грудь, шею в самых уязвимых местах. И они послушно подчинялись, словно понимали, под каким углом, будучи сжатыми, им быстрее удастся приспособиться. Запястья – к подлокотнику, бедра – к раздвижной двери, пальцы – к круглой дверной ручке, – и так далее до бесконечности.

Веревки исправно выполняли свою роль. Они позволяли мужчине придать моему телу ту форму, какую он хотел. Ни разу они не порвались и не ослабли.

Из-за впившихся в тело веревок мое тело немного покраснело. Не то чтобы у меня появились раны, но боль была ощутимой. Стреляющая, колющая боль распространялась по всему телу. Когда боли в разных местах слились в одну, я погрузилась на дно блаженства. В прихожей я радостно подавала переводчику туфли, в умывальнике подтирала за ним плевки.

Когда он открыл дверь в глубине кухни, я не имела ни малейшего представления, что за ней находится и что последует дальше. Это было узкое, темное помещение без окна. До самого потолка по стене тянулись полки. Воздух там был затхлым и сухим, вонь стояла просто невыносимая: смесь пыли, муки и стирального порошка.

Это оказалась кладовка. Полки были плотно забиты продуктами, а те, что не помещались на полках, громоздились на полу. Консервы, рис, спагетти, мука для выпечки, картофель, растительное масло, специи, сухие бобы, растворимый кофе, бисквиты, шоколад, минеральная вода, вино… Все в невероятных количествах и самых разных видов. Мне показалось нелепым, когда я представила, сколько лет потребуется переводчику, чтобы одному съесть все это. Не выдерживающие тяжести веса полки в некоторых местах прогнулись и, казалось, вот-вот рухнут.

– Заходи туда!

Голос мужчины заполнил маленькую комнату, но за пределы ее не выходил. Когда мы оказались внутри вдвоем, там совсем не осталось свободного места. Он снял с крюка висевшую под потолком связку лука и вместо нее подвесил меня. Луковицы, высохшие настолько, что приобрели цвет карамели, на вид казались очень вкусными.

– Опустись на пол животом, – приказал он мне.

Он превратил меня в креветку, пропустил цепь между веревками, обхватывающими мои запястья, и подтянул ее к крюку. Переводчик обладал недюжинной силой. Не умеющий правильно есть мягкое мороженое, плавающий лишь каким-то своим странным способом, он проявил невероятное искусство, чтобы подвесить меня на крюк. Ему не составило труда поднять девушку.

Меня ослепила вспышка. Вой ветра звучал уже где-то далеко, но все же оставался невероятно сильным. Звук дребезжащих окон и дверей проникал даже в кладовку.

Переводчик приближал объектив к вздувшимся жилам на моей шее, к ничем не прикрытым половым органам, к вспотевшим подошвам. Я не могла рассмотреть его скрытое камерой лицо. Но по его крепко сжатым пальцам я поняла, что он меня бесконечно презирает. Мое тело поворачивалось, совершенно ничего не ощущая. Цепь и крюк с противным звуком терлись друг о друга. От этого боль только усиливалась.

В подвешенном состоянии я вдруг перепугалась, подумав, что никогда уже не смогу избавиться от этого человека. Казалось, что мои запястья вот-вот оборвутся. Я отчетливо представила эту картину, на которую взирала залитыми потом глазами. Кожа начала трескаться, плоть разрывалась, и, казалось, что цепь вот-вот переломает мне кости. Вдруг вместе с резко оборвавшимся звуком мое тело рухнуло на пол. Не знаю почему, но меня больше всего тревожили мои руки, которые я поднесла к глазам и обнаружила, что всё ниже запястья превратилось во что-то немыслимое. Сверху что-то с грохотом упало. Когда я подняла глаза, то увидела, что на крюке висит голова жены переводчика. Ее шея была обмотана знакомым мне шарфом…

Только свет, просачивающийся из кухни, освещал спину переводчика. Я ощущала в звуках ветра присутствие какой-то влаги. Может быть, наконец-то пошел дождь?

Передо мной были мешки с арахисом, банки с консервированной спаржей, склянки с солью. Не произнося ни слова, я зажмурилась и затаила дыхание. Луковицы послушно ждали на полу.

Переводчик заменил пленку. Он вынимал их одну за другой из кармана брюк. Вдруг из угла донесся странный звук: там что-то двигалось. Он сдвинул ногой мешок с рисом, и в глубине кладовки стала видна маленькая коробочка. Это была мышь, попавшая в мышеловку. Совсем еще маленький мышонок.

– Бедняжка.

Хвост у мышонка был прищемлен, и, пытаясь убежать, он даже сдвинул клетку с места. Он жалобно пищал.

– Я должен его наказать.

Возможно, в хвосте у мышонка нет нервных окончаний. В таком случае, если ему удастся вырваться, боль станет еще сильнее. И непременно потечет кровь. Интересно, какого цвета кровь у мышей?

Переводчик взял в руку кнут. Он, оказывается, лежал между кучами из банок с картофельным супом и коробок с кукурузными хлопьями. Я не заметила его, потому что не подозревала, что нечто подобное может находился среди продуктов.

Мужчина хлестнул меня кнутом. Кнут был длинным и гибким. Рукоять, обернутая бархатом, блестела от обильно выступившего и впитавшегося в нее пота. Наверное, точно такой же кнут был у учителя верховой езды, любовника Марии. Когда переводчик им взмахивал, кнут изящно взлетал в воздух, выписывая там замысловатую кривую. Я почти забыла о том, что это орудие предназначено для того, чтобы причинять мне боль. Кнут изящно менял угол, каждый раз принимая новую форму. В узком пространстве он никогда не задевал ни продуктов, ни стен, ни цепи. Каждый удар доставался только мне.

Мое сердце было охвачено не болью, а раздававшимся звуком. Он был чистым и высоким, напоминавшим звучание струнных инструментов. Кнут всегда достигал какого-нибудь участка моего тела, заставляя дрожать все скрытые внутри органы и кости. Я и представить даже не могла, что мое тело может издавать такие чудесные звуки. Мне казалось, что это журчит источник, скрытый где-то в самых его глубинах.