Загадка - Серж Резвани Страница 34

— К чему вы клоните? — спрашивает Следователь.

— Вы прекрасно знаете, что многие исследователи, чтобы доказать свою теорию, без зазрений совести могут, как говорят, подтолкнуть события. А разве нас, следователей или криминологов, не посещает желание сфальсифицировать улики, чтобы подтвердить свою правоту, свой дар предвидения? — говорит Поэт-Криминолог.

— Вы правы! Сколько невинных было осуждено и даже приговорено к смерти только из постыдного желания какого-нибудь следователя — не просто упрямого, а сознательно пошедшего на фальсификацию — доказать свою правоту. Даже у меня, когда не хватало неоспоримых доказательств, несколько раз возникало желание пустить следствие по ложному пути.

— Да, таких историй — море. И то, что вы рассказали о Франце, наводит меня на мысль, что он был способен утопить всю семью ради своих научных исследований. Он кажется мне мизантропом, способным на любое уголовное деяние только для того, чтобы доказать, что все, кто не похож на него, то есть не мизантропы, являются социальными дебилами, прячущими голову в песок, — говорит Поэт-Криминолог.

— То есть, по-вашему, он воспользовался этим круизом, чтобы действительно посмотреть, «кто выйдет сухим из воды»?

— Я прекрасно представляю его в этой роли. К примеру, он говорит себе: «Могу поспорить, что если все будут плавать вокруг «Урана» и я тоже прыгну в воду, предварительно убрав лестницу, то лишь те, кто сохранил неповрежденными свои чувства, смогут выпутаться из этой безвыходной ситуации».

— Похоже на эволюцию видов?

— Вот именно! Что думает Франц? «Если чья-то жизнь не пошла под откос при первом удобном случае, если человеку удалось преодолеть все препятствия, то что значит для него какой-то гладкий, лакированный корпус яхты?» Вот что, вероятно, думал Франц Най, если рассматривать его в качестве виновного.

— Ирония судьбы заключается в том, — замечает Литературовед, — что каждого пассажира на борту яхты можно рассматривать в качестве виновного. После трагедии мотив можно увидеть в чем угодно. Когда у Стендаля спрашивали, составляет ли он план перед тем, как приступить к роману, он отвечал: «Я составляю план потом». Очень многие писатели, особенно среди новаторов, «составляют план потом», поскольку делают по две, три, четыре и даже по пятнадцать версий своих работ. Например, Достоевский начал свой роман «Преступление и наказание» с дневника убийцы, потом стал писать исповедь от первого лица и так далее…

— Прошу вас, давайте не уходить от темы, — просит Следователь. — Ваша обоюдная любовь к парадоксам уводит нас от фактов и придает случившемуся слишком литературный и философский характер. Кем же все-таки был Франц Най? Ученым? Поэтом?

— В поэзии, как и в точных науках, всегда ищут смысл. И если не находят, то придумывают. Но между поэтом и ученым существует глубокая разница: первый — не серьезен, второй — слишком серьезен, — объясняет Поэт-Криминолог.

— Поэзия берет начало в игре, — продолжает Литературовед, — однако не будем забывать, что и научные открытия совершаются из любопытства, а это тоже игра. Только в поэзии эту игру мы видим, а в науке — нет. Кстати, когда Корнелю наскучило писать «Горация», он ради развлечения придумал непристойный акростих — «грязная задница», — посвященный, кажется, королю. Можете обратиться к тексту. Акт второй, сцена третья. Содержание этих стихов показывает, какое уважение Корнель питал к некоторым ценностям.

— Давайте вернемся к «Урану!» — взывает к ним Следователь. — Итак, Франц.

— Хочу вас разочаровать. Франц — самый не вызывающий подозрений человек.

— Тогда это он преступник! — со смехом восклицает Криминолог.

— Однажды Франц мне сказал: «А вы знаете, что вода совершенно необычная субстанция? Мы все зависим от круговорота воды. Во всей Вселенной вода в жидком состоянии присутствует только на Земле. Если бы Земля находилась ближе к Солнцу, то вокруг нее витал бы один пар, а если бы была более удалена, то вода превратилась бы в лед. В космосе огромное количество пара и льда, а воды в жидком состоянии крайне мало».

— То есть он хотел сказать, что утопиться можно только на Земле.

— Перестаньте иронизировать! «Чтобы вода существовала, — говорил Франц, когда я находился у него в Гамбурге, — необходимы уникальные условия». Он называл их «водным окном». Это «водное окно» ограничено несколькими градусами. Земле повезло, что она находится в этом узком пространстве по отношению к Солнцу. Таким образом, вода конденсируется, приблизительно об этом писал Курт Най в стихах, которые вы нашли в каюте «Урана»:

В тайных расселинах Матушки-Земли дождь превращается

В реки чистой воды

В ложбинах рождаются птицы, деревья, цветы

— Ну вот мы и вернулись к тому, с чего начали!

— Эти же самые стихи я нашел в незаконченной рукописи Франца. И теперь я с грустью вспоминаю, как он любил цитировать стихи своего старшего брата. Пока я гостил у него в Гамбурге, мы каждое утро совершали долгие прогулки на паруснике. «Вода, — объяснял он, — помогает мне думать. — Она умна, непостоянна и обладает памятью. Вода — это жизнь. Мне бы очень хотелось умереть в воде и от воды».

— Вы уверены, что он именно так сказал?

— Абсолютно. «Вода очищает душу, — говорил он, когда мы возвращались в бухту Эльбы на опасно накренившемся паруснике. — Мой отец совершенно рехнулся — построить такую яхту! До чего я ненавижу этот плавучий дворец, белый и лакированный, названный к тому же «Ураном»! Богом Неба!» Мы проплывали мимо огромных военных кораблей, неподвижно стоявших на воде, хотя море уже начинало вспениваться, покрываясь белыми барашками. «Посмотрите на эти суда! Они похожи на моего отца, — сказал он, показывая на темно-серые железные махины. — Такие же огромные, как произведения «великого» Карла Найя. Его книги — это «великие» книги, с «великими» сюжетами и якобы возвышенными мыслями. Однако все герои этих «великих» книг не вызывают ничего, кроме омерзения — такого же омерзения, которое я, Роза и Курт испытывают к нему. Понимаете, если книги Юлия действительно производили на меня неизгладимое впечатление, то его книги в буквальном смысле валились из рук. Хотя он считал, что пишет романы о любви. Нет, не о настоящей любви, а о Любви с большой буквы. По его убеждению, они были полны Любви. Но к чему и к кому? Никому не известно. «Любовный роман» — так обычно характеризовали его книги издатели. Но о какой любви там могла идти речь? Однажды, — рассказывал Франц, — я обнаружил у него в доме письма Бель — нашей матери. Оказывается, они обменивались письмами до нашего рождения. Письма моей матери до глубины души потрясли меня своей грустью, и я наконец успокоился по поводу ее смерти. К моему великому удивлению, письма отца были настолько переполнены добротой, нежностью и огромной любовью, что невозможно было представить, чтобы Курт, Роза и я были зачаты этим Карлом Найем, способным на доброту, нежность и огромную любовь. Сколько же мне тогда было лет? Пятнадцать? Шестнадцать, самое большое? Курт и Роза в то время уже уехали из дома. Я тоже собирался последовать за ними. Но эти письма позволили мне по-другому взглянуть на моего отца, который проклинал себя за то, что является моим отцом, что зачал меня. Теперь-то я знаю, что он никогда по-настоящему не любил Бель. Он видел в ней ту девушку, которую любил его брат Арно. Он любил эту любовь и был переполнен ею. Он верил, что сможет жить этой любовью, которую Арно оставил ему якобы в наследство. Но это еще не всё. Юлий тоже был без ума от Бель. Но не от той Бель, которую любил Арно, а от самой Бель! Настоящей Бель! Понимаете? И он продолжал любить ее всю свою жизнь. Теперь я уверен, что из них двоих только Юлий после Арно по-настоящему любил Бель».