Иудино дерево в цвету - Кэтрин Энн Портер Страница 34

— Бабушка, мне надо вернуться. Мне обязательно, непременно надо вернуться.

Бабушка берет Миранду за подбородок, поворачивает лицом к себе и внимательно на нее смотрит, как смотрят только взрослые. Взгляд у бабушки всегда одинаковый — ни добрый, ни грустный, ни сердитый, ни усталый. Ее глаза просто смотрят, голубые и неподвижные.

— Что с тобой, Миранда, что случилось?

— Ох, мне просто надо вернуться. Я… я забыла одну важную вещь.

— Перестань плакать, глупая, и скажи мне, в чем дело.

Миранда не может перестать. У папаши озабоченный вид.

— Мэмми, может быть, малышка нездорова? — Он подносит свой носовой платок к ее лицу. — Что такое с моей деточкой? Съела что-нибудь?

Чтобы плакать, как нужно, во весь голос, приходится встать на ноги. Колеса крутятся, скрежеща по гальке, тарантас качается из стороны в сторону, бабушка держит ее за одну руку, папаша — за другую и смотрят друг на друга поверх ее головы таким знакомым Миранде неподвижным взглядом. Глаза у них совершенно одинаковые. Миранда моргает и ждет, кто пересилит. Но вот бабушка опускает свою руку и уступает Миранду отцу. Он передает вожжи дяде Джиму Билли, а ее поднимает через спинку сидения к себе. Она откидывается на его колени и грудь, словно в большом кресле, и сразу же перестает плакать.

— Мы не можем повернуть обратно просто оттого, что так кому-то в голову взбрело, — объясняет папаша вразумительным тоном, каким всегда говорит с нею, когда бабушка ее бранит. И сует ей носовой платок. — Ну-ка, высморкайся хорошенько. Что ты там забыла, детеныш? Мы тебе найдем еще лучше. Куклу, да?

Миранда кукол терпеть не может. Никогда в них и не играла. Она сдирала с них скальп и привязывала на головы котятам. А котята сразу же стаскивали. Очень смешно. И платья кукольные надевала на котят, и они в два счета из них вылезали. Такие сообразительные! Миранда вдруг снова заплакала во весь голос:

— Хочу свою куклу-у! — чтобы только заглушить тот жалобный голосок: виип, виип…

— Ну, если в этом только все дело, — успокоил ее папаша, — в Кедровой роще кукол целая груда. И добрых сорок новеньких котят. Как тебе это?

— Сорок? — переспрашивает Миранда.

— Около того.

Старая няня протягивает ей руку.

— Гляди-ка, малышка, я прихватила для тебя черных фиг.

Лицо у старой няни черное и морщинистое, в своем белом, с оборками, чепце она сама похожа на переспелую фигу. Миранда, крепко зажмурив глаза, качает головой.

— Разве прилично так себя вести, когда няня предлагает тебе угощение? — спрашивает бабушка с мягкой укоризной в голосе.

— Нет, мэм, — соглашается Миранда. — Спасибо, тетя няня.

Но фиги она так и не взяла.

Двоюродная бабушка Элайза, стоя на садовой лестнице, приставленной верхним концом к плоской крыше курятника, учила Гинри, как устанавливать телескоп.

— Для парня, что телескопа никогда в глаза не видел, — говорит она бабушке, которая на самом-то деле ее родная сестра София Джейн, — он не так уж и плохо справляется, если ему объяснять.

— Пора тебе перестать лазить по садовым лестницам, Элайза, — говорит бабушка. — В твои-то годы.

— У тебя просто нервы никуда не годятся, София, уверяю тебя. Когда ты видела, чтобы со мной что-нибудь случалось?

— Все равно, — язвительно возражает бабушка. — Надо вести себя соответственно возрасту. В твои годы…

Двоюродная бабушка Элайза подобрала одной рукой свой толстый коричневый плиссированный подол, а другой перехватила следующую перекладину и поднялась еще на ступеньку выше.

— Теперь, Гинри, — крикнула она на крышу, — разверни его объективом к западу и оставь в горизонтальном положении. Когда понадобится, я направлю его так, как мне будет нужно. И слезай пока. — Она и сама слезла на землю и сказала сестре: — Раз ты можешь галопировать на лошади, София Джейн, я, мне думается, могу лазить по лестницам. Я моложе тебя на три года, а в твои годы это имеет значение!

Бабушка порозовела и стала такого цвета, как изнанка раковины, что лежит у нее на рабочем столе и содержит в себе шум моря; Миранда знала, что из двоих сестер миловидной всегда была бабушка, она и теперь хорошенькая, а двоюродная бабушка Элайза и теперь не хороша собой и никогда не была хороша. Миранда смотрела и слушала — в мире все было для нее странным и все хотелось знать — и видела двух старух, которые важничают, оттого что они — бабушки, и целыми днями гоняют младших туда-сюда и всегда и во всем правы, а молодые — ни в чем и никогда, разве только немедленно и без разговоров исполнят то, что им было велено. И вот сейчас две старушки бранятся друг с другом, как две школьницы или даже как Миранда с сестрицей Марией — переругиваются, и язвят, и дразнятся, и нарочно говорят друг дружке обидные вещи. Миранде сделалось грустно, и непривычно, и немножко страшно, и она стала потихоньку пятиться прочь.

— Ты куда это, Миранда? — будничным голосом спросила бабушка.

— Я… просто в дом, — ответила Миранда, и сердце у нее упало.

— Подожди, пойдем вместе, — распорядилась бабушка. Она худенькая и бледная, с белыми, как снег, волосами. Двоюродная бабушка Элайза рядом с нею высится, как гора, ее волосы с проседью, отсвечивающей серебром, похожи на завитой парик, у нее очки в стальной оправе, желтовато-табачные глаза и такого же цвета широкая юбка, и пахнет от нее тоже табаком. Проходя в дверь, она занимает весь проем. А когда садится в кресло, то его не видно, кажется, будто она держится просто на подогнутых ногах.

Бабушка расположилась в дальнем конце комнаты и принялась рыться в своей рабочей корзинке, делая вид, будто ничего не замечает, а двоюродная бабушка Элайза вынимает у себя из кармана коричневый флакончик, вытаскивает пробку, засыпает по щепотке в каждую ноздрю, громко чихает, вытирает нос большим белым накрахмаленным платком, поднимает очки на лоб, берет прутик с размочаленным концом, вставляет в коричневый флакончик, крутит там и, засунув в рот, прикусывает зубами. Миранда слыхала об этой постыдной привычке женщин низших сословий, но чтобы леди брала в рот палочку с табаком, такого никогда не было, по крайней мере, в их семействе. И вот, пожалуйста, двоюродная бабка Элайза, бесспорно леди, хотя и не особенно красивая, жует табачную палочку. Миранда знает, как к этому относится ее бабушка, и так таращится на Элайзу, что из глаз выступили слезы. Двоюродная бабка Элайза, в свою очередь, вглядывается в нее.

— Слушай-ка, девица, если я дам тебе пастилку, ты перестанешь болтаться у меня под ногами?

Из другого кармана она достала розовый помятый шарик в растрескавшейся сахарной глазури.

— На-ка вот, и чтобы я тебя сегодня больше не видела.

Миранда поспешила убраться из комнаты. Конфету она зажала в кулаке, и, пока дошла до кухни, та расквасилась и сочилась между пальцами. Миранда открыла кран и смыла пахучую жидкость. После такого проступка показаться двоюродной бабке Элайзе на глаза было страшно. Так и слышала вопрос: «Как это ты так быстро разделалась с той пастилкой, дитя?»