Под розой - Мария Эрнестам Страница 34

Несколько недель я в страхе ждала, что меня вызовут в суд по обвинению в нанесении тяжких телесных повреждений. Но повестка так и не пришла. Бьёрн не звонил и не писал. Когда мама с папой пару недель спустя устроили вечеринку, он не пришел. Мама веселилась с новыми коллегами, намного моложе ее, только начавшими работать в компании, и никто не вспоминал о путешествиях в Непал. В какой-то момент я даже испугалась, что отправила Бьёрна на тот свет.

Только через несколько месяцев за ужином мама рассказала, что Бьёрн с женой переезжают в Лондон. По слухам, его жене предложили там хорошую работу, а он будет продолжать вести кое-какие проекты фирмы.

— Но я думаю, для нашего начальства это просто способ от него избавиться: после того, что с ним случилось, он всех просто достал!

Я с трудом подавила приступ тошноты и решила, что это единственная возможность выяснить, что же стало с Бьёрном.

— А что с ним случилось? — спросила я, делая вид, что меня больше занимает еда на тарелке, чем мамины коллеги.

Родители переглянулись, и мама некоторое время смотрела на меня, словно раздумывая, стоит ли мне все рассказывать.

— На него напали, — ответила она наконец.

— Напали? — Я оторвалась от тарелки, не в силах скрыть удивления, причем искреннего. Я видела, что маме хочется сказать гадость про коллегу, но ее останавливают этические соображения. И все же она не смогла устоять:

— Это случилось несколько месяцев назад. Бьёрн шел с работы домой, к нему подошел мужчина и потребовал кошелек. Бьёрн ответил «нет», и тогда мужчина достал нож и, прежде чем Бьёрн успел сообразить, что происходит, ударил его. Бьёрн долго лежал в больнице, он очень сильно изменился. Впрочем, это понятно, должно быть, он пережил шок.

— А куда его ранили? — Папин вопрос попал в самую точку, впрочем, он об этом и не догадывался.

— Не знаю, — недовольно ответила мама. — Во всяком случае, по лицу и рукам ничего не видно, но он не хочет рассказывать подробности. Я спросила его прямо, а он послал меня ко всем чертям. Ну, я, естественно, ответила: «Охотно пойду: там, по крайней мере, веселее, чем тут с тобой». С тех пор мы с ним не разговариваем, но каждый раз при встрече он смотрит на меня так, словно убить готов. Понятия не имею, чем я ему насолила. Хорошо, что он скоро уберется отсюда.

Мама вернулась к еде. Так я получила информацию о том, какую реальность выбрал для себя Бьёрн. Мое светлое «я» ему сочувствовало: он, конечно, поступил плохо, но все же не окончательно испорченный человек, а лишь заблудшая в поисках утешения и ласки овца. А вот мое темное «я» заливалось смехом и нашептывало мне на ухо, что так ему и надо, и вообще, не стоит жалеть маминого друга, а может, и любовника. Даже ей на него наплевать. Мама избавлялась от надоевших ухажеров, как от старых перчаток. Ей было свойственно забывать все неприятное, а что может быть приятного в стареющем и лысеющем любовнике.

В последующие недели по нашему дому словно пролегла линия фронта. Мы вели перестрелку из окопов без малейшего намека на возможность перемирия. Папа почти не бывал дома, и временами мне казалось, что у меня вообще нет отца. Я перестала считать дни до его приезда, и это было предательством с моей стороны. У мамы его отсутствие не вызывало вообще никаких эмоций. Она много работала, а вечерами веселилась на вечеринках. Нередко случалось, что отправляясь с приятелями в город, я входила в ресторан и тут же видела у барной стойки маму, причем всегда в окружении мужчин.

— Грех не потанцевать, когда тебя приглашают, — услышала я как-то раз, снимая куртку в гардеробе, осипший от алкоголя, но такой до боли знакомый голос, что мне захотелось крикнуть: «Милая мамочка, не надо, прошу тебя!». Войдя, я увидела ее на танцполе с мужчиной вдвое моложе ее.

— Смотри-ка, там твоя мамаша, — сказал один из моих приятелей, показывая на нее пальцем.

Почти все они считали, что мне повезло: моя мама так хорошо выглядит и зажигает похлеще молодых. К тому же, она всегда была с ними предельно любезна и охотно делала комплименты, не забывая подчеркнуть мою никчемность. Мои знакомые парни в ее присутствии испытывали смущение и выдавали комментарии вроде: «Она чертовски молода!». И хотя я рассказывала отдельные факты из своей биографии, им трудно было представить реальную ситуацию у нас дома. Единственным моим доверенным лицом оставался Бустер.

Сложнее всего приходилось, когда она вдруг решала сыграть роль доброй мамочки. Сейчас, вспоминая то время, я поражаюсь своей наивности. Как можно было верить ей, зная, какова она на самом деле? Я ведь уже давно приняла решение убить ее, но моя светлая половина по-прежнему надеялась на явление спасительного креста. Особенно запомнились два события, оставившие глубокие шрамы в моей душе.

Первое случилось, когда мне было пятнадцать лет. Я прочитала Фрейда и собиралась объяснить маме, что чувствую, как плохо она со мной поступала и как это несправедливо. Мы с ней некоторое время жили относительно мирно, и это вселяло в меня надежду, что такой разговор способен что-то изменить. Я сказала, что нам надо поговорить, и она согласилась меня выслушать.

— Конечно, — сказала она, — мы можем вместе поехать в город. Мне нужна новая блузка. Купим ее и заодно поговорим.

Несколько часов мы ходили по магазинам и она примеряла блузки. Я их все приносила и относила, приносила и относила. Наконец она купила одну, и мы пошли в кафе. Я надеялась, что теперь-то мы сможем поговорить, но мама, то ли уже забыв об этом, то ли сделав вид, что забыла, несла какую-то чушь об одном из своих приятелей. В конце концов, я набралась мужества и начала с горящими щеками рассказывать о том, как сложно бывает поговорить серьезно, но иногда это просто необходимо. Видимо, я так волновалась, что была слишком многословна. Мама попросила счет, мы встали и ушли. По дороге я пыталась объяснить ей, каково это — чувствовать, что тобой пренебрегают, что тебе врут, слышать, как тебя все время сравнивают с другими, причем не в твою пользу. Она прервала меня на полуслове и ткнула пальцем в витрину:

— Гляди, какая блузка. Еще лучше той, что мы купили.

Мне хотелось закричать. Так я и сделала, но про себя. Вслух я смогла только выдавить что-то вроде: «Почему, ну, почему я всегда все делаю не так?!».

— Мы с тобой слишком разные, — равнодушно ответила мама, уже открывая дверь магазина. Я схватила ее за рукав:

— Но я ведь твоя дочь! Неужели так трудно любить меня такой, какая я есть?

Прохожие останавливались и с любопытством смотрели на нас, предвкушая скандал. Мама заметила это, вырвала руку и посмотрела на меня с отвращением, как на мерзкое насекомое. А может, это мне только показалось. Может, в ее глазах было только полное равнодушие.

— Знаешь, что, — сказала она, — меня мать никогда не любила. Я научилась любить себя сама. Тебе тоже придется это сделать.

С этими словами она исчезла в магазине.

Другое происшествие случилось, когда мне должно было исполниться семнадцать, и я встретила Джона.