Побудь здесь еще немного - Анна Андронова Страница 35

— Давай, пей. Ир, это еще только второй литр, пей.

Катя уже в комнате облегченно зарядила капельницу и подвесила поверх ковра на гвоздь. Очень удобно. До приезда Андрея остался час. А у Ирки только второй литр. Она глотает медленно, как во сне, как будто с трудом. Так же медленно и нехотя раскорячивается над унитазом. Катя все равно не очень верит, что Ирка пила таблетки, но теперь это уже не важно. Процесс спасения не остановить.

Наконец Ирка, промытая изнутри и умытая снаружи, водружена на диван. Она уже ничему не сопротивляется. Вытягивает руку и закрывает глаза, запал прошел, остатки вчерашнего алкоголя улетели в канализацию. Вен нет, бывает же такое, как назло, теперь еще провозишься, черт бы побрал!.. Катя умеет, конечно, сколько там на работе этих вен уколешь за дежурство, но вдруг появляются невесть откуда сомнения. Может, это ей везло? Или, может быть, сейчас просто выйдет так, что ни в какую вену она не попадет? И день этот дурацкий, ползущий к концу, пропадет совершенно зря и коту под хвост? И Андрей не звонит и не волнуется, где там Катя застряла. И не хочется уже, чтобы он звонил. И именно такое ощущение, что она застряла здесь, между скрипучими шкафами и вытертыми стульями, завалилась в пыльную временную щель, не выбраться. И Ларка стоит над душой, невозмутимая, как всегда:

— Давай жгут подержу? Куда здесь колоть-то?

— Да не надо. Ир, кулачком работай!

Ирка послушно работает. Целый день от нее требуют, ругают, увещевают и выспрашивают, сначала Ларка, теперь вот Катя что-то. Просто следователь сменился.

— Давай, давай!

Катя нервничает, и дует на челку, и раздраженно откидывает плечом мешающие волосы. Стоять неудобно, близко не подойти, коленки упираются в костистый бок дивана. Совершенно не тронутая синевой, однородно бледная локтевая ямка, только на плече под допотопным резиновым жгутом, похоже, наливается синяк. Привычные Катины движения здесь, в чужой квартире, становятся неуклюжими и замедленными. И Ирка, сама неуклюжая и нелепая на диване в сбитых простынях. Лежит, вытянувшись и отвернув голову, с трагическим лицом, похожая в розовом халате на увеличившегося пупса.

Замерла, боится укола, изредка косится отмытым от туши кроличьим глазом на Катины манипуляции. Халат короток, толстые голые ноги делают Ирку беззащитной и жалкой.

— А на другой руке, дай посмотрю, может, там лучше…

Лара теперь стоит в дверях «на собаках», отгоняет их в коридор, машет назад в дверной проем ногой в растоптанной мужской тапке. Мелкая собака Тутси тут же включается в игру. Прыгает на тапку, тянет зубами, тявкает и рычит тоненьким мультяшным голоском. Ларка еще специально ее задорит, тянет на себя.

— У-у, зверюга, отдай! Ну, отдай, мелочь пузатая! Ох, какие мы лютые, какие злые! Отдай!

Пипе тоже хочется поиграть, она бестолково топчется на месте, мочит пол, судорожно пытаясь собрать воедино заплетающиеся лапы, и вдруг сипло лает, вытянув вперед плоскую незрячую голову. Смешно. Всем смешно. Ларка хохочет, Ирка улыбается с дивана своей старушке. Катя тоже начинает истерически хихикать, чувствуя, как на дне глаз вскипают злые горячие слезы и щиплет в носу.

— Работай, говорю, кулаком, Ира! Ларис, убери уже к черту этот дурдом, ей-богу, невозможно!

Почти шесть. Ларка моет в коридоре пол за собаками. Катя давно отключила телефон, безуспешно ищет на левой руке голубоватый призрак вены. Духота будто преследует, и здесь уже воздух запылился и осел. Мало места, все через тонкую стенку, открытую дверь. Слышно, как у соседей работает телевизор и кто-то бегает наверху мелкими ногами. Слышно, как в замочной скважине по-хозяйски ворочается ключ. Это Миша. Вместе с ним, виновником пьесы абсурда, на минутку потянуло табачным, но прохладным ветерком из подъезда.

Ларка с тряпкой, Катя с капельницей. Ирка на диване, вырывает руку и быстро поправляет разлохмаченную прическу.

— Что это ты пришел-то, а? Оставался бы уж там! Гулял, пока я тут… Иди, сволочь такой, убирайся!

Ирка кричит сразу с места в карьер на самой высокой ноте, хрипит и кашляет.

Миша на это не обращает ровно никакого внимания, берет привычно из стопки под вешалкой газеты и стелет на собачьи лужи.

— Здравствуй, Лариса. Ты чего это с тряпкой-то?

— Здрассти, — говорит Катя.

Мише лет пятьдесят, невысокий, но плотный и широкоплечий, с густыми дремучими волосами, нависающими на складчатый лоб. Стоит, держась за косяки в дверном проеме, как будто раздвигая себе проход в комнату.

— Че валяешься, к тебе люди пришли.

Ирка рывком садится на кровати, не трудясь запахивать разошедшийся на жидком животе халат. Обе собаки с удовольствием участвуют в мизансцене.

Семь. Ларка заваривает чай. Миша на кухне виртуозно режет картошку соломкой и жарит с пахучим луком. Оказывается, он повар. Одновременно кормит собак сырой ставридой из большого газетного кулька. Маленькая ест с пола, суетится, тащит рыбину под стол, играет, как кошка. Старая ловит брошенную тушку пастью, точными движениями, как будто видит, ловко заглатывает, не разгрызая, и снова поднимает голову. Катя и не подозревала, что собаки могут так есть сырую рыбу, как морские котики.

— А че, им нравится!

Миша немногословен и ничему, кажется, не удивляется.

— Ну пила таблетки какие-то, ты же ей и выписывала.

— Так она мне по телефону сказала, что все выпила, разом. И Катя там в ванной нашла, в пепельнице.

— Да не, Ларис, это вряд ли, допила, видать, пузырек и выкинула.

— На тебя жаловалась, дома, говорит, не ночевал, вот и выпила. Думаешь, врет?

— Да у меня мать, Ларис. Мать болеет, дома в лежку лежит. Что за дура, блин, такая. Она ведь как дежурства три дня назад сменяла, так три дня и не просохнет никак! Сорок раз ведь сказал. Мать у меня, кто еще за ней! Мать у меня болеет, слышишь, дура такая! Сама бы хоть разок съездила, слышишь?

Можно и не кричать, из кухни в комнату и так слышно каждое слово. Ирка опять начинает возиться на диване, Катины титанические усилия в который раз идут насмарку.

— Ира, блин, потом выяснишь свои отношения! Ляг спокойно!

Катя и не подозревала, что так проголодалась, от плиты доносятся совершенно потрясающие запахи жареной картошки, кофе и еще чего-то остренького, может быть, даже соленых огурчиков. Ирка перестала со всем соглашаться, ей уже не хочется лежать умирающим лебедем и терпеть Катины ковыряния. Ей бы сейчас высказать все, что наболело, да еще в присутствии такой продвинутой зрительской аудитории.

— Кать, может, ну его, все, я уже лучше, Кать. Столько воды выпить. Из меня уж все давно вышло.

О-ой, пусти, мне уже ломит от жгута от этого.

Да Катя и сама бы уже бросила, что там за капельница — смех, тоже вода-водой. И Ирка, дура, конечно, никаких в помине таблеток не пила, так, концерт по заявкам радиослушателей. Всю ее намучили, натыкали, ей бы сейчас лучше чаю крепкого и картошки поесть, с лучком. Бросить? Но как-то не может Катя, не получается.