Одинокая птица - Киоко Мори Страница 35

— Нелегко мне далось все это. — Я старалась говорить потверже. Пришлось глубоко дышать, чтобы подавить рыдания, снова подступавшие к горлу. Наконец мне удалось спокойно произнести: — Но я все же сказала всю правду.

Тору молча кивнул и накрыл ладонью мою руку. Даже когда он завел двигатель и мы отъехали от церкви, он какое-то время рулил одной рукой, а другой держал мою руку.

— Немножко покатаемся, а потом я отвезу тебя. Я тебе не разрешу возвращаться домой в таком состоянии. Нужно успокоиться.

Я не возражала и не интересовалась, не опоздает ли он на работу. Долгое время мы кружили в полном молчании по старинным кварталам и паркам. Белые огни уличных фонарей улетали назад, и казалось, что мы стоим на месте, а фонари проносятся нам навстречу. Я не спрашивала Тору, не рассердится ли его босс. А не спрашивала потому, что мы с ним усвоили одну и ту же, довольно простую, истину: в наших домах мы не обретем душевного равновесия. Нам не к кому возвращаться.

Недалеко от часовни щебечут мои подружки Норико и Миёко, обсуждая вчерашнюю телепередачу. Когда мы, пройдя по коридору, попадаем во внутренний прямоугольный школьный двор, девочки продолжают хохотать и громко разговаривать. Но тут нас догоняет мадемуазель Ямабе, преподаватель богословия, и девчонки замолкают, корча из себя овечек.

Учителя вечно просят Норико вести себя потише, поскольку она часто хохочет без причины и не может остановиться. А когда она во время урока шепчет что-то, ее шепот отдается громовым эхом. Норико — самая высокая девочка в нашем классе и самая худая. У нее не такая широкая кость, как у меня, и поэтому она похожа на жердь. Острые коленки и острые локти. Даже если бы она была застенчивой тихой девочкой, а не возмутителем спокойствия, то все равно выделялась бы в любой толпе. У Норико сильный характер, и она достаточно уверена в себе, чтобы все высказать преподавателям в лицо, если, по ее мнению, они неправы. В прошлом году она перестала посещать уроки математики из-за сущего пустяка: учитель сказал, что среди великих математиков и видных представителей других точных наук не было ни одной женщины, за исключением мадам Кюри. Если бы мы учились в муниципальной школе, Норико всю дорогу простояла бы в конце классной комнаты или оставалась после уроков и писала на имя директора письма с извинениями за свое дурное поведение. Но наши учителя — либералы. Только вздыхают и удрученно качают головами, упрашивая Норико не быть такой буйной. Они ценят ее способности. В нашем классе лучшие отметки по математике — у Норико. Но, в принципе, она меня немного утомляет.

Я остановилась, ожидая, что мадемуазель Ямабе сейчас начнет выговаривать Норико и Миёко. Однако учительница, положив мне руку на плечо, благосклонно кивнула моим подругам: ничего страшного, мол — идите. Со всех сторон нас обгоняли девочки, спешащие в классы. Мы с мадемуазель Ямабе прошли еще несколько шагов и остановились у фонтана, что в центре двора. Впрочем, фонтаном его трудно назвать. Вода не вздымается струей, а еле булькает. Гладь небольшого круглого бассейна спокойна. Безмятежно плавают цветки белых лилий, а между их стеблями снуют крошечные золотые рыбки.

— Я хочу поговорить с тобой о службе, которую мы проведем на Троицу, — говорит учительница. — Вести службу будут девочки из двенадцатого класса. Может, ты к ним присоединишься?

Я молчу, и она вынуждена продолжить:

— Две девочки вызвались играть на пианино и петь. Еще одна захотела читать отрывки из Библии. А ты можешь рассказать всем о том, что такое Троица в твоем понимании. Таким образом, ученицы проведут службу самостоятельно, а мы с пастором Мики выступим в роли обычных прихожан.

— Боюсь, что не смогу, — ответила я.

Прошло почти две недели, как я перестала посещать церковь, хотя в школе об этом никому не сказала. Впрочем, все мои подруги далеки от религии. Мы, конечно, присутствуем на утренней молитве, но чисто по обязанности. Почти для всех молитва означает не больше, чем получасовое разглядывание своих ногтей. Правда, когда мы поем псалмы, некоторые девочки вовсю стараются продемонстрировать свои хорошие голоса.

— Ты не должна смущаться, что остальные девочки старше тебя. Ты же пишешь прекрасные сочинения. Поэтому мне хочется, чтобы именно ты прочитала проповедь.

Учительница нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Росту она совсем небольшого, ниже почти всех учениц, и полновата. В своем вечном коричневом костюме напоминает перекормленную коалу. Такие стоптанные кожаные туфли впору носить ребенку. Мои одноклассницы часто подсмеиваются над ней (конечно, за глаза). Говорят, что она ударилась в религию, потому что осталась старой девой. Кроме Бога ей некого любить и не в кого верить. Я в таких случаях резко обрываю подруг. Но, честно говоря, не люблю беседовать с мадемуазель Ямабе. Меня коробит, когда она впивается в меня глазами-бусинками и постоянно вздыхает. При этом она подходит вплотную к собеседнику, чуть ли не наваливается на него. Вот и сейчас та же мизансцена. Я хочу отступить назад на пару шагов, но отступать некуда: за спиной — фонтан, а падать в воду мне не хочется.

Я огляделась вокруг: может, увижу кого из подружек и найду удобный предлог, чтобы прекратить разговор. Но школьный двор пуст, все уже в классах. Через несколько минут прозвенит звонок.

— Ладно, обдумай хорошенько, — похлопала меня по плечу мадемуазель Ямабе. — Заходи ко мне в обеденный перерыв, обсудим все подробней.

Покорно кивнув, я помчалась на урок.

В учебном кабинете, где проходил первый урок, я сразу же увидела, что Норико предусмотрительно оставила для меня место у стены, рядом с сумкой, где сидят мои птички. Воробьи два дня назад вылезли из гнезда и прыгают по всему контейнеру, пытаясь сесть на жердочки, которые я там установила. Один из них клюет семена, рассыпанные по дну сумки, но не глотает их — клюнет и тут же выплюнет. Когда я открыла дверцу и достала шприц, все три птенчика с готовностью вытянули шеи и разинули клювы. Глотая корм, они отчаянно машут крыльями. Воробьи уже успели опериться. Спинки и грудки у них коричневые, но на грудках есть еще белые полоски.

На меня никто не обращает внимания. Привыкли. Две недели назад, когда я впервые доставила ценный груз в школу, лишь немногие девочки захотели рассмотреть птенцов вблизи. Остальные же посчитали их уродливыми созданиями. «Не хочу даже смотреть — у меня от них мурашки по коже бегают», — заявила одна девочка. А когда я вытащила дубоноса из гнезда, чтобы покормить, она с визгом бросилась прочь. Таких придурковатых девчонок в нашей школе хватает. Их пугает все: паук, мирно ползущий по полу, дребезжание оконного стекла при внезапном порыве ветра, даже стук жестяной банки с содовой водой внутри торгового автомата. Я с такими не дружу. Мне нравятся умные и занятные девчонки, пусть даже чересчур шумные, вроде Норико.

Пока я кормила дубоноса, в класс вошел наш учитель японской литературы господин Окада. Приветливо кивнув мне, он начал урок, а я судорожно спешила запихать в клюв птенца последнюю порцию. В отличие от воробьев, дубонос целый день спит в своем гнезде. Он тоже подрос, покрылся серыми перьями, но не встает с места и не чистит перья, не вытягивает от нетерпения шею, не поднимает шум, когда я приношу корм. Он вообще молчун, лишь иногда посвистывает. Впрочем, этот свист скорее напоминает скрипение. Порой мне кажется, что я его напрасно мучаю. Может, лучше позволить ему спокойно умереть, если он сам на такой печальный конец настроился? Но это так — праздные мысли. Покончив с кормежкой, я почистила птенцу клюв и осторожно положила его обратно в гнездо.