Черное солнце - Юрий Луговской Страница 35

Когда было настроение, они по несколько дней жили с Катей. Когда утомляли друг друга, легко расставались хоть на неделю. Катя к этому относилась по крайней мере внешне спокойно. А как она еще могла относиться? Что она еще могла сказать?

А если они поженятся? Как ни посмотри, прав у нее станет больше. Он впустит ее окончательно в свою жизнь, на свою территорию — и физическую, и в какой-то степени душевную. Нет, к этому он пока не готов.

Зато она готова. И, кажется, переходит в наступление. Возможно, сегодня она пустит в бой свою тяжелую артиллерию. Или жениться, или расходиться, совсем. Скажет, что надоела эта неопределенность, тягомотина.

Как должен вести себя он, Павел? Ему необходимо настроить себя так, чтобы ничто не выдавало его эмоциональности. Конечно, она нужна ему, и он не хочет, даже мысли не допускает о том, чтобы расстаться с ней. Он не представляет сейчас свою жизнь без нее. Но она об этом знать не должна. Пусть она думает, что он проживет и без нее. Ну, если не хорошо, то по крайней мере как-нибудь проживет, справится. «С женщинами надо крепко сидеть на себе», — говорил Ницше. То же и Шопенгауэр, он советовал давать женщинам понять, что легко можешь обойтись и без них. Когда они это чувствуют, они начинают мужчину любить и от него зависеть. Одним словом, надо быть внутренне совершенно свободным. И если не получается внутренне, демонстрировать это хотя бы внешне. Он психолог, в его арсенале куча различных имиджевых техник, методик, и уж он постарается. «Семейная жизнь — не место для искренности, а поле для дипломатии», — сказал Оскар Уайльд. Сам при этом, правда, был гомосексуалистом и в семейной жизни несчастливым, но мысль от этого не становится менее ценной.

Ну, где там она? Уже восемь. Павел закурил «Кэптэн Блек», взял с полки книжку по медитации, нервно затушил сигарету. Когда же все-таки он бросит, разве это совместимо — дзенские медитации и курение? Он подошел к окну, сделал три глубоких вдоха и выдоха, лег на диван, закрыл глаза и стал представлять себе разговор с Катей, конструируя свою позицию.

Его медитацию прервал звонок в дверь. Когда он открывал ей, он чувствовал себя уверенным, спокойным, на все сто процентов готовым к неприятному разговору. Но к его легкому разочарованию, это он критически за собой заметил (готовился-то к бою, к ссоре, а получилась сплошная любовь), Катя пришла веселая, даже слегка возбужденная. Она сказала, что это на нее действует весна, приготовила вкусный ужин, они сели за стол, обсуждая роман, который она переводит. После ужина Катя сказала, что они должны обязательно посмотреть новый фильм Ларса фон Триера. Кассету она купила, включила видик, и Павел, погрузившись в психологические коллизии провинциального датского городка, забыл и о своей медитации, и о разговоре, к которому он готовился. Оказалось, что никто и не собирается его с ним вести, о том, что хотела «поговорить», Катя, казалось, забыла. После просмотра они зажгли ароматическую палочку, поставили диск Тома Уэйтса и стали пить жасминовый чай. Секс в эту ночь отличался особой нежностью, и когда они заснули в объятиях друг друга, обоим снились чувственные сны. Они просыпались и вновь занимались любовью.

Утром Кате в издательство спешить было не нужно, и опять с утра они долго обнимались, и их движения были более энергичными, чем ночью. Потом еще около часа они спали, потом встала сначала Катя и прошла в ванную. Когда она вышла, под душ пошел Павел и слышал, как Катя мелет кофе и жарит яичницу. Катя была в махровом халате Павла, он вышел из ванной в трусах. Подошел к Кате сзади, тут же развязал пояс халата и обнял ее.

— Яичница сгорит, давай поедим, — сказала она, преодолев в себе желание сбросить халат и тут же, на кухне, отдаться своему мужчине.

Павел в данный момент больше хотел Катю, чем яичницу, но он решил подавить одно желание ради исполнения другого, пусть и не такого сильного (хотя от яичницы исходил волшебный аромат), но социально в данный момент более приемлемого. Хотя кто знает, что было более приемлемо в этой ситуации — Катя-то тоже больше хотела опять заняться сексом и готова ради этого была пожертвовать немедленным завтраком. Но любовники решили, что секс от них никуда не убежит, а яичница может сгореть, и это серьезно. Они сели за стол.

Как только с яичницей было покончено, а кофе разлит по чашкам, раздался междугородный звонок. Саша звонил из Италии и сообщал, что у него все в порядке и что он живет в раю. Павел пожелал ему дальнейшего райского ощущения жизни, вкратце рассказал о том, что происходит в Москве, что нового дома (все в порядке, отсутствие новостей — тоже хорошая новость), что Димка звонил из Гудермеса, он жив и здоров. Когда Павел повесил трубку, он подумал о Димке. Если Шурик в раю, то их младший брат Дима скорее всего на одном из кругов ада. Где же пребывает Павел? Наверное, в чистилище. Что ж, не самое плохое место. Главное — чувствовать себя не посторонним, а хозяином.

18

Гульсум выспалась, привела себя в порядок. Она хорошо отдохнула. Приняла душ, умылась, надела любимые джинсы, нашла в холодильнике остатки сыра, масла, сделала бутерброд, сварила кофе. Завтракала механически, тупо глядя в окно. Под окном был рынок, где шла оживленная торговля. Торговки суетились, как в добрые старые времена, как будто не было никакой войны, никакого напряжения. Надо бы запастись продуктами, лениво подумала Гульсум.

Подошла к зеркалу. Грустные глаза, вид довольно бледный. Что она теперь будет делать? Опять к горлу подступил комок, ощутила знакомую боль в мышцах. Катрин говорила, что это последствия стресса, что со временем она их вытеснит активной деятельностью. Но какой активной деятельностью? Пока ей никто не звонит, не дает никаких заданий. Гульсум понимала, что расслабляться бесполезно, что все впереди. Да ей и не хотелось расслабляться, она боялась оставаться одна, ей нужно было дело, и ей это обещали, обещали, что она посвятит себя высокому делу мести. За ее родителей и брата погибнет много людей. Почему они должны радоваться жизни, когда Исмаил, мама и отец лежат в могиле? Они принадлежат к тому этносу, люди которого их убили, значит, будут убиты и они. От этих мыслей становилось немного легче, жизнь приобретала смысл.

Но пока тишина, и надо что-то делать, кроме того, что покупать продукты, готовить еду и спать. Марьям! Она же в Гудермесе. Как могла Гульсум об этом забыть? Ведь она и приехала в Гудермес, чтобы быть поближе к подруге. Это сегодня самый близкий ей человек. Телефона у Марьям не было, и Гульсум пошла к ней домой. Марьям жила неподалеку, через два квартала, в пятиэтажном доме на последнем этаже.

Когда она поднималась по лестнице, навстречу ей пробежал парень лет двадцати, чуть не сбив ее с ног. Гульсум оглянулась — скорее всего от Марьям. Она подошла к знакомой квартире. Отметила, что раньше, когда она взбиралась на пятый этаж, отдышаться удавалось далеко не сразу, а сейчас, после лагеря в пустыне, никакой одышки, никакой усталости.

Дверь в квартиру была полуоткрыта, и Гульсум не стала звонить, а тихонько открыла и вошла. Ее научили в лагере, что пока нет необходимости себя обнаруживать, этого делать не нужно. Гульсум прошла на кухню, сразу обратив внимание на странный запах, который доносился оттуда. На столе стояла грязная посуда, банки с какой-то бурой жидкостью. Гульсум понюхала. Неужели Марьям дошла до этого?