Здесь и сейчас - Лидия Ульянова Страница 35

Дети росли здоровыми, крепкими, а не дружными. Ладно бы Любик выбивался из строя – он мальчик, но девочки обязаны были дружить между собой, одни же гены, одно лицо. Но как раз таки у девочек и наблюдались непримиримые противоречия. И то, что жили они в одной комнате, не сближало, а только больше настраивало друг против друга. Дрались, вредили друг дружке до того, что периодически Любомиру приходилось утешать Верушку, уступать той свою комнату, а самому ночевать в Вериной кровати. С Любомиром Надя не дралась. С Надеждой надо было бы быть построже, чаще внушения делать, но рука у Марины не поднималась: в детской стремительности дочери, в ее безотчетном рвении быть первой всегда и везде, в желании покрасоваться и поверховодить Марина себя узнавала.

А Верка совсем не в Марину, скорей в Николаеву породу. Медлительная, скрупулезная, дотошная. Вдумчивая и мечтательная. Вот вроде бы она здесь, а вроде бы где-то в облаках витает. Или тихо сядет рядом, под руку подсунется и сидит так, не шелохнувшись, будто мышка в норке. Долго может сидеть, пока Марина не встанет, на домашние дела не оторвется. Хотя именно Верка, единственная из троих, на пианино играет.

Шикарное пианино «Красный Октябрь» Марина Львовна достала по блату, купила с тринадцатой зарплаты с премией. Очень хотела, чтобы дети музыкой занимались. Про покупку дома никто не знал, Марина решила сюрприз сделать. Пианино привезли из магазина в грузовике двое здоровенных грузчиков, пыхтя и отдуваясь, втащили в квартиру. Дети в приступе неописуемой радости вопили и мешались под ногами, Кира, застыв в кухонном проеме, прижимала руки к сердцу и фартуку, дядьки-грузчики матерились, Марина лихорадочно двигала стулья, собирала в охапку вазочки и цветочные горшки, освобождая место для того, что красиво именовалось инструментом. Детей, весь вечер в три руки энергично насилующих фортепиано, решено было отдать в музыкальную школу. Все были счастливы и довольны Марине на радость.

В музыкальную школу детей приняли, всех троих, несмотря на то что со слухом у них было слабенько, так себе. Особенно у Верушки, при прослушивании которой преподавательница незаметно морщилась и качала головой. А как их не взять? Многодетная семья, да еще тройняшки! Дома детям написали расписание занятий на инструменте, чтобы никто никого не ущемлял, без очереди не лез. Но только очередь к пианино закончилась быстро, когда малыши поняли, что из-под пальцев должны выходить не только собачий вальс и «Два веселых гуся», а еще и гаммы, нудные упражнения. Музыка оказалась не развлечением, а чередой сплошных ограничений, когда вместо казаков-разбойников во дворе надо было идти на сольфеджио, на музыкальные уроки с преподавателем. Любомир забросил музыку первым, найдя верный и серьезный предлог: его тренер в спортивную школу пригласил. Спорт – настоящее мужское занятие, не какое-то там пианино. Темпераментная Надька за инструментом отбывала повинность, поглядывая на выставленный перед носом будильник, когда же закончится отведенный для занятий час. Она даже тайком подводила стрелки вперед, чтобы сократить мучения. И через какое-то время тоже изменила музыкальным занятиям с художественным кружком. Только Вера занималась стойко, пусть и без удовольствия. Молча откладывала книгу, собирала ноты в коричневую жесткую папку и отправлялась в урочное время «на музыку». Со временем играть она стала довольно прилично, настолько, что, гордясь ее успехами, Марина говорила при гостях: «А теперь Верочка нам поиграет…»

Родом Марина Львовна была из Западной Белоруссии, того многострадального места, что переходило из рук в руки от Польши к России и обратно. Поэтому родилась она в Польше, а детство-юность провела уже в Советском Союзе, пусть и на том же самом месте. Спасибо Риббентропу с Молотовым.

Еще до Марининого рождения многие в Польше снимались с насиженных мест, уезжали семьями в края далекие, на освоение неведомой страны Канады. Как многие годы спустя в Советском Союзе ехали на освоение целины, польстившись на хорошие заработки, жилье и государственные блага. Первые переселенцы писали из Канады письма, что добрались нормально, устроились хорошо, работу нашли. К себе звали. Соблазненные рассказами, уехали в Канаду на заработки и три Марининых тетки, мамины сестры. Мама Маринина дома с родителями осталась – слишком молодая. Да и старший брат мамин не поехал, любовь в Бресте крутил, не до заморских стран, позже собирался. Позже не вышло. По пакту Риббентропа – Молотова территория отошла Стране Советов, на долгие годы о всяких заграницах пришлось забыть. На много лет семья распалась, родственники в капиталистической стране не приветствовались, и факт их существования частенько скрывался. Правда, на Западную Белоруссию это правило мало распространялось – почти у каждой семьи родня в Польше и Канаде, всех не пересажаешь. После смерти Сталина, в хрущевскую оттепель, наладилась переписка с заморскими родственниками, разрешили посылки, пусть все это и контролировалось зорким КГБ. В письмах из далеких стран осторожно писали о житье-бытье – неосторожные фразы не доходили, умирали в комитетских стенах. В посылках присылали фантастические для простого советского человека вещи: модную одежду, обувь, отрезы тканей, бижутерию, мелкую домашнюю утварь, конфеты, бульонные кубики, сухое печенье. Маринина мама, бабушка Лида, высылала часть полученного дочери, поддерживала материально, как могла. Поэтому и сама Марина, и ее домочадцы оказывались иногда обладателями совершенно роскошных нарядов, много лучше дефицитных тряпок из стран социалистического содружества. Марина держала рот на замке, никому и никогда не говорила о родственниках в Канаде, на вопросы бодро врала что-то и слыла на работе модницей и красавицей. Во всяком случае, электронные наручные часы со светящимися циферками и карманный калькулятор на солнечной батарейке у Марины Львовны появились у первой на фабрике, раньше, чем у директора. Николай молча носил то, что давали, – ему было, по большому счету, все равно – но, например, японский легонький фонарик очень ценил, да и бульонные кубики были незаменимы в походных охотничьих условиях. Кира полученное добро методично складывала в шкаф, жалела носить и доставала только по самым большим праздникам. Дети во время летних визитов к бабушке выклянчивали множество ужасно полезных вещей вроде подписанных пасхальных открыток, шариковых ручек, тоненьких фломастеров, красивых лоскутков на кукольные платья, пластмассовых бус и рот на замке держали плохо.

При Брежневе наладились и поездки переселенцев в родные края, тетушки начали приезжать в Белоруссию. Нечасто, раз в два года, – они с мужьями в Канаде были рабочей костью, а поездки дороги. Марина тогда брала отпуск и срочно ехала к маме, возвращалась с туго набитыми чемоданами. Негодное размером и фасоном осторожно, чтобы не привлекать внимания, сдавала в комиссионку, всякий раз в другую, годное надевала на членов семьи. Доллары не брала никогда, боялась. Родственных чувств к канадским тетушкам Марина не испытывала – еще бы, она впервые их увидала, когда у самой уже были дети! – как и мать, робела перед иностранками, старалась угодить. Тетушкам же Марина нравилась, боевая и целеустремленная, веселая и современная. Она была тем немногим, что нравилось маминым сестрам на исторической родине. В остальном же, избалованные капиталистическим бытом, они больше поражались низкому уровню жизни в России, критиковали и поучали, и Марина, идейно наметившаяся в партию, вынуждена была сдерживать себя и терпеть. За возможность прикоснуться к капиталистическим благам приходилось расплачиваться попранным чувством собственного достоинства. Но только дальновидно принялась за изучение английского языка – на курсы пошла, а детям наняла преподавателя для домашних занятий и строго следила, чтобы не филонили. Надо признать, что успехами в языке могла похвастаться только Верушка, остальным не хватало усидчивости, учительница жаловалась.