Письма к утраченной - Иона Грей Страница 35

– Иначе люфтваффе уже сровняла бы собор Святого Павла с землей, – возразила Стелла. – На алтаре, чего доброго, красовалась бы сейчас фотография Гитлера.

– Не исключено.

Дэн улыбнулся. Чистый, без примесей, солнечный свет подчеркнул резкость носогубных складок, углубленных усталостью, и темные круги под глазами.

– Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Он повел Стеллу обратно, к дверям. Она молча следовала за ним по витой каменной лестнице – такие рисуют в книжках про принцесс. Пришлось отступить, пропуская встречных. Наконец они достигли цели. Подъем был нелегок, но у Стеллы дух перехватило не столько от крутизны ступеней, сколько от великолепия, открывшегося ей. Они с Дэном оказались в узкой галерее, которая шла по всей окружности купола. Небеса сияли над ними синевой и золотом; словно намечая складки на роскошном балдахине, их располосовывал нереальный свет.

– Никогда ничего прекраснее не видела!

Грудь сдавило, целую секунду Стелла была уверена, что сейчас разрыдается. Сначала – музыка, теперь – собор. Она будто шла по темному коридору, мимо запертых дверей и вдруг обнаружила, что за ними скрыт рай.

– Мы находимся в Галерее шепота.

– Почему она так называется?

– Присядьте вот здесь, и сами поймете, – ласково предложил Дэн. – По моей команде закройте глаза и прижмитесь щекой к стене, договорились?

По всей галерее тянулся каменный выступ, до блеска отшлифованный за многие годы. Стелла уселась на него и стала смотреть, как Дэн удаляется легкой, неспешной походкой. Стелле хотелось смеяться – как в детстве, без причины. Давненько не возникало у нее такого желания. Пришлось плотно сжать губы, иначе смех прорвался бы, рассыпался под каменными сводами.

Дэн остановился как раз напротив Стеллы с другой стороны и махнул ей – дескать, закрывайте глаза. Едва веки сомкнулись, детская веселость сменилась ощущением сродни тому, что испытываешь у гадалки. Холодок пробежал по спине. Стелла вжалась щекой в стену, вся обратилась в слух. Снизу поднималось нечеткое эхо чужих шагов и голосов, и вдруг шепот Дэна Росински щекотнул Стелле ухо, вызвал дрожь:

– Вы поужинаете со мной завтра?

Стелла дернулась, распахнула глаза, уверенная, что Дэн рядом. Однако Дэн по-прежнему был в отдалении, там, откуда махал ей. Стоял, по обыкновению, небрежно прислонившись к стене. Стелла заморгала, и тут-то смех прорвался, и прежде чем сомнения, реальность и обязанности успели задушить секундный чистый восторг, Стелла снова прижалась щекой к стене и шепнула тихо, как выдохнула:

– Да.

2011 год

27 апреля 1943 г.

Милая Стелла!

Пишу Вам в поезде, который везет меня обратно на военную базу. Хочу поблагодарить Вас. Вчерашний вечер был лучшим в моей жизни. Пожалуй, этого не скажешь о самом ужине, да только фрикадельки из свиной тушенки никогда еще не казались мне такими вкусными, как в Вашем обществе (это комплимент Вашему обществу, а не фрикаделькам).

Не знаю, надо ли писать это письмо, не знаю, обрадует оно Вас или вызовет раздражение. Просто я хочу излить все, что у меня на сердце, а Вы вольны поступать с моими излияниями как Вам будет угодно – хоть в камин их бросить, если они Вам не по нраву придутся. Итак… Вы – особенная. Вы умница и юмористка, Вы прекрасный человек. А еще Вы красавица. Пишу и вспоминаю, как сияло Ваше лицо вчера при свете свечей. Вы сами не сознавали своей прелести и от этого были еще милее. Уж мне-то, как знатоку прекрасного, можете поверить.

Мое единственное желание – видеть Вас счастливой. Вы заслуживаете всех земных благ.

Из сказанного Вами вчера я понял, что всю свою короткую жизнь Вы только и делали, что старались угодить другим. Конечно, забота о ближних – достойное качество характера, такие люди, как Вы, – большая редкость. И все же не забывайте и себя, не подстраивайтесь без конца под чужие потребности – это опасно.

Вы с таким интересом слушали вчера про мои вылеты и моих товарищей – благодарю Вас за это. Прошлая неделя была очень тяжелой, вряд ли и оставшиеся недели будут походить на развлекательные прогулки. Но теперь мысль о Вас поможет мне справиться, пережить.

Больше я не стану докучать Вам письмами. Вы – замужняя леди, я понимаю, что для Вас значит долг. Разумеется, из природного эгоизма я предпочел бы, чтобы Вы были свободны. Впрочем, я успел заметить: обстоятельства порой сильнее нас. Мы с Вами вместе поужинали, Вам удалось отвлечь меня от тяжелых переживаний, Вы помогли мне вспомнить лучшее, что было в моей жизни. Это очень важно для меня, а сам бы я не справился. Я вечно буду Вам благодарен.

Берегите себя – ради меня. (Я догадался: ради других Вы гораздо охотнее делаете что бы то ни было.)

Простые слова, написанные на бумаге… Почему тогда у Джесс, будто у пловца, который выныривает на поверхность, перехватило дыхание? Она оторвалась от письма, рассеянно оглядела комнату, отметила растительный узор на обоях и алые маки на кафеле над камином. Впервые дом предстал перед ней не обшарпанным жилищем экстравагантной старухи, а кладовой волнующих историй и неразгаданных загадок. Ветер негромко вздыхал в каминной трубе, внешний мир максимально отодвинулся от этих холодных стен. Вдохнув поглубже, Джесс взяла следующий конверт и вновь погрузилась в прошлое, как в гулкую водяную толщу.

8 мая 1943 г.

Милая Стелла!

Как же я обрадовался Вашему письму. Я не смел надеяться, что Вы напишете, тем приятнее было получить от Вас весточку. Сегодня утром мы с ребятами летали на задание – миссия № 6 выполнена, – а когда я вернулся, меня ждало Ваше письмо. Я его читал – и будто Ваш голос слышал.

Стелла, не корите себя, не надо. После Бремена я стал недурным спецом по части чувства вины; я пришел к выводу, что чувство вины недалеко ушло от злобы и зависти. Оно отравляет счастливые моменты, внушает человеку, что он недостоин счастья, что всегда поступает неправильно. Лично я считаю, что люди созданы для счастья, в то время как чувство вины утверждает: человеческие инстинкты – зло. По-моему, это неверно. Знаете, в кабине пилота, в «Б-17», под немецким зенитным огнем, особенно остро переживаешь каждую секунду блаженства, которую удалось урвать, и жалеешь, что не урвал больше. Жизнь хрупка и коротка, значит, ничего нельзя оставлять на потом.

Это был всего лишь поцелуй – краткий миг на лондонской улице теплым весенним вечером. Обвиняйте бренди, войну или меня. Я бы все равно не смог сдержаться, не поцеловать Вас, даже если бы очень старался. А стараться я просто не хотел. Я бы сказал, что жалею о содеянном, да только правда в другом (а я слишком устал, чтобы писать неправду). Правда в том, что я не жалею ни капли. Это было так сладко! Но Вы по-прежнему жена Чарлза. Вы не причинили Чарлзу боли, не отдали того, что принадлежит лишь ему. Наш поцелуй длился один миг. Бесценный, дивный миг.