Хоп-хоп, улитка - Марта Кетро Страница 36

Поэтому, когда происходит нечто из ряда вон, я отношусь к этому как к факту своей биографии, который просто принимаешь, не пытаясь художественно прокомментировать и переосмыслить.

К неописуемым фактам биографии я отнесла следующее.

Сегодня на улице Народного ополчения видела женщину-дворника в пуховом платке, оранжевом жилете, фиолетовой куртке и лиловой понёве. Она сидела на низенькой оградке рядом с мусорными баками и разговаривала по мобильному телефону и на правом плече привычно, как берданку, держала древко, на котором развевался и трепетал новенький красный флаг.

Впрочем, случайные прохожие вполне могут посчитать неописуемым фактом своей биографии следующее наблюдение: в десяти шагах от дворничихи девушка в пушистой шубке и растаманском берете, сложив указательный и большой пальцы обеих рук так, что они сделались похожи на пару болтливых гусей, [9]живо обсуждала этими гусями на два голоса: «Ты это видишь?» — «Нет, ТЫ видишь то же, что и я?»

Да, это бессмысленно.

* * *

Так одиноко, будто скоро умрешь: именно сейчас, когда вокруг столько людей, способных понять вообще все, когда есть подруги и можно даже завести новых, когда муж терпелив, а кошки особенно ласковы, именно сейчас я чувствую, что меня вырезали из моей жизни, как для капризного ребенка вырезают из середины торта кусочек с розочкой, осторожно вынимают его с помощью лопатки и ножа и торжественно перекладывают на тарелку, чтобы ребенок, зачерпнув розочку ложкой и запихнув в рот, понял, что это всего лишь кусок жирного крема, и украдкой выплюнул его под стол. Вот так я себя чувствую.

* * *

Люди часто выписывают друг другу рецепты. Даже если человек чувствует себя хорошо, всегда находится кто-нибудь, предлагающий почувствовать себя еще лучше. И столь же часто люди жалуются на естественные и неизбежные вещи, которые проходят только вместе с самой жизнью. На окончание любви, печаль, одиночество, старение, смерть. То есть одни жалуются, а другие лечат, время от времени меняясь местами. Вы, допустим, констатировали собственное одиночество. Для начала вам посоветуют изменить режим дня. И заняться чем-нибудь полезным.

То есть от экзистенциального [10]одиночества, которое каждый получает при выходе из материнской утробы вместе с биркой на ногу и которое покинет вас вместе со смертным потом, от него вам непременно посоветуют интересную работу, теплые ванны и легкую музыку.

Когда попытаетесь объяснить, что такого рода переживания нельзя изгнать контрастным душем, их можно только переосмыслить, вам обязательно порекомендуют родить ребеночка-другого. Особенно если вы женщина.

А вы тогда скажете, что это лишь умножение одиноких сердец. И потом, уворачиваясь от града камней, попытаетесь докричать, что ни материнская, ни межполовая любовь одиночества не отменяют, а о Боге вы говорить не готовы, но тут особенно меткий бросок прервет вашу речь. И вам уже без помех доскажут, что про лень и недотрах [11]еще Пушкин предупреждал, поэтому прекратите валять дурака и сделайте что-нибудь со своей жизнью.

И правильно, нечего было глупости болтать.

* * *

В метро меня всю дорогу рассматривала женщина с глубоким высасывающим интересом. Я постоянно ловила на себе ее взгляд — то на шубке, то на перчатках, иногда приходилось отцеплять его от лица. С ней ехал высокий худой мужчина, на нем висела переноска с младенцем или это для кошек переноска, а для детей рюкзачок? Висела какая-то сбруйка. И я подумала, что, если бы у меня были такие спутники, я бы ничем другим не интересовалась, а поправляла бы ребенку шапочку, закатывала слишком длинные рукава комбинезона, чтобы выпростать горячую маленькую ручку, приложить ее к щеке и сказать: «Жарко ему, давай капюшон снимем», и мимолетно гладила бы мужчину по руке.

* * *

Недавно думала о том, как женщина постепенно дозревает до деторождения. Первый этап называется «я хочу родить тебе ребенка» и означает чаще всего желание получить кусочек конкретного мужчины в вечное пользование.

Второй этап — «я хочу родить себе ребенка», когда младенец рассматривается как способ самореализации, чтобы почувствовать себя женщиной, личностью и еще бог знает чем.

И наконец, «я хочу родить ребенка» или даже просто «я хочу ребенка», с ударением на слово «ребенок». Только на этом этапе женщина перестает думать о себе и начинает думать о младенце. Тогда из нее и получается особенно хорошая мать. Наверное.

* * *

Первый раз я влюбилась в восьмом классе во сне. Поднималась по лестнице хрущевской пятиэтажки, бывшей во сне моим домом, и какой-то человек провожал меня. Не знаю почему, но ему нельзя было зайти в квартиру, прощались на лестнице, и меня переполняла печаль особого рода. Она была на вкус такая, какой бывает простая вода после того, как выпьешь полезный, но противный травяной настой, потом вода кажется сладкой, и прошлая горечь еще остается на языке, и отчетливое присутствие небольшого чуда в собственном стакане. Лица его не видела, но был он невысоким, крепким и коротко стриженным. И вот он спускается по лестнице, а я подхожу к уже открытой двери в квартиру и просыпаюсь, вся в слезах и непонятных чувствах. И только лет через пять, когда впервые влюбилась, я вспомнила и опознала, что это была обыкновенная любовь.

Более того, после этого всякая порядочная любовь в моей жизни неизменно носила привкус горечи и бездомности.

И освященная брачными узами, и стандартная порнографическая связь, и самая юная и беспечальная страсть — только тогда казалась настоящей, когда мужчина подводил меня к двери, поворачивался и спускался по лестнице, сопровождаемый одной и той же знакомой невысокой тенью.

* * *

Все-таки поехала на вечер выпускников. Не стану говорить, сколько лет прошло, но много, поверьте на слово.

Честно говоря, не ожидала увидеть в своей аскетической школе мягкие диваны, серую кошку и шоу трансвеститов. Тем не менее выпускников развлекали мальчики в платьях, поющие под фонограмму, девочки задирали хорошенькие ножки, и вообще, детишки танцевали и веселились от души. Им, правда, нравилось! С отвращением вспомнила наши угрюмые утренники, речевки и смотры строя и песни.

По традиции опоздала и, стоя в дверях актового зала, высматривала среди публики одноклассников. Более всего хотела увидеть Виталика. В старших классах он выглядел как смесь Элвиса Пресли с Владимиром Маяковским — юная голубоглазая гремучая смесь, которая разнесла на кусочки мое девичье сердце. Прекрасно помню, как явилась на собрание перед началом учебного года, опоздав (конечно же), и, стоя в дверях, услышала, как разноглазый (правый зеленый, левый карий) Климов ехидно говорит: «А вот и наша…» Наша — кто, я так и не узнала, потому что, резко повернувшись на голос, была перерезана пополам синим лучом, как жертва марсиан. После школы он женился на моей подруге, с которой мы жили в одном подъезде, сидели за одной партой и даже фамилии имели однокоренные — женился, видимо, по ошибке, а потом развелся.