Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Дарья Форель Страница 36

«Знаешь, как я чувствую себя сейчас? Точно так же, как эта мышь…»

Раздался сдавленный писк. Животное четвертовали, и оказалось, что мышь все еще жива. Позвонки отцепили не до конца, поэтому зверушка стонала от адской боли. Это была пытка. Потом была лягушка. Девочки обезглавили ее, накапали на лапы ацетилхолин, вызывающий сокращение мышц, врубили какую-то попсу и засняли на сотовый телефон, как механически дергаются почерневшие лапки.

«Я твоя невеста, я твоя любовь, не найти мне места, закипает кровь…»

И мертвая лягушка, выпрыскивая из сосудов последние капли плазмы, плясала под эту музыку ради всеобщего смеха.

— Не найти, не найти тебе места! — хихикнула Уварова.

И вправду. Не найти.

Самый зловещий гогот вызвала центрифуга — круглая деревянная доска на тонкой подставке с прибитой к ней металлической трубкой. (Ох, я сейчас чувствую себя так, будто описываю приспособление эпохи инквизиции.) В эту трубку помещается животное — в нашем случае это был очень симпатичный невинный хомяк. Затем пластина раскручивается, создается эффект карусели. Опыт должен был доказать, что под воздействием ускорения животное теряет ориентацию в пространстве. После центрифугирования хомяк на несколько минут затеряется внутри этой трубки. Бабин, для протокола, предупредил:

— В десятой группе животное случайно убили. Крутите аккуратно.

Как все визжали от удовольствия и давились смехом, когда из этой трубки брызнула кровь…

— Хорошо его там расколбасило!

— Ну что, товарищ хомяк, как вам карусель?

— Ха-ха! Он там наверное ох…ел.

— Во-во, смотрите, сейчас небось без головы выползет…

Стоп. Больше описывать это я не могу.

Читатель наверняка задаст себе такой вопрос: зачем, собственно, лишний раз убивать животных? Ведь с практической точки зрения в этом нет никакой нужды: медики умертвляют зверя для получения определенного материала, проведения опыта. Неужели нельзя закупиться всем необходимым, изготовить препараты и обойтись без жертв? Хотя бы чтобы сэкономить время… Разумеется, этот вопрос задавала себе и я. В этот раз — самой себе, не вслух, а то снова примут за наркоманку Ответ оказался достаточно простым. В премудрости отечественной педагогики меня посвятил сам Бабин. Это произошло за прохладным пивом в пиццерии «Чайка». Оказывается, возможность убить животное — это подарок. Легкое развлечение, которое должно разбавлять собой серые мед-студенческие будни. Статистика показала, что этих занятий ждут, как праздника, и именно на этом ожидании держится внимание учеников. Так что неспроста нам повторяли: через месяц — опыт; затем — через две недели будем ставить эксперимент; затем — завтра, завтра приходите! Вас ждет ее величество мышь!

Какого человека может развлечь, да, именно развлечь, смерть и мука? Какого извращенца? Какого психопата?!

Я была бы рада, если б вдруг осознала, что мои дорогие однокурснички имеют некоторые отклонения сексуального характера. Меня бы это хоть как-то примирило с действительностью. Скажем, если бы до меня дошла информация, что Катя Лаврентьева, или, там, Оля Уварова получают половое возбуждение от убийств, я бы спала спокойно. Ну мало ли, больные люди, им только посочувствовать можно. К тому же на психиатрии нам объясняли, что сегодня это поправимо: пара уколов — и все, ты не маньяк уже, к колготкам, мольбе и ночным лесопаркам больше не тянет. А тут — нет. Самые обычные люди. Садятся на диеты. Мечтают о любви и детях. И в фантазиях своих, я в этом уверена, не рисуют себя с бензопилой напротив красивого существа противоположного (или своего) пола. Я очень сомневаюсь, что их посещают кровавые видения в садистском стиле. Дело тут даже не в подростковом гормональном всплеске со всеми вытекающими, ведь это взрослые, оформившиеся люди. Как назвать эту особенность, эту черту (о господи, черту!) характера, когда человек развлекается мукой? Зовом предков? Генетикой хищника?

Есть глубокая пропасть между ребенком, пронзающим булавкой трепещущую бабочку, и взрослым человеком, человеком с определенным набором знаний, который отлично понимает весь механизм получения болевого удара и смерти. Которому досконально известно, почему через три секунды сократятся мышцы, а через пять — вывалится язык. Который не раз видел подобное в больнице, на студенческой практике. У которого нет никакой необходимости проверять учебную теорию реальными событиями. Ребенок проверяет границы жизни, пытается прощупать суть бытия, устанавливает законы существования мира. Для него эта бабочка — не что иное, как доказательство, что он сам, сам ребенок — жив. Взрослый студент-медик занимается абсолютно другим. Он ничего не доказывает и не проверяет. Он и так все знает наперед. Он развлекается.

Что это? Мне до сих пор не до конца понятно. Если раньше ради написания текста я проникала в чужую логику и разум, то теперь, увы, вынуждена признать свое поражение. Я не могу этого объяснить. Никак. Могу только сделать предположение — это бесконечно грешный, издевательский, зловещий цинизм. Цинизм, на который способен только коварный, презирающий мир человек. Цинизм гнилого, разрушенного до самых корней общества.

.. Саяна взяла учебник, громко стукнула им по столу.

— Ненавижу вас!

С этими словами она выбежала вон из класса.

Я хотела назвать эту главу «Медсестринская практика», но один близкий человек настоял на вот таком названии. Итак, героями становятся случайно.

Мне тогда было лет семнадцать. Я проснулась, увидела в окне не самый оптимистичный пейзаж заброшенной парковки и закурила в форточку. Из дома выходили разные пенсионеры, строгие мамаши выкатывали коляски, подростки стремительно и шумно выбегали во двор. На крыше невысокой бетонной постройки валялись проржавевшие старые автомобили. Я сидела, вникала в картину за окном, размышляла за жизнь. То есть занималась неким подобием умственного труда.

Из комнаты вышел мой отец в трусах, и снова началось:

— А тебе не кажется, что надо куда-то пристроиться? Не стыдно, говорю, в два часа дня сидеть-бездельничать?

Я подумала и ответила:

— Что-то не хочется.

— Знаешь, тебе бы устроиться на работу.

— Никаких. У меня идет интенсивное творческое развитие.

Отец у меня человек не злой. Импульсивный, но не злой. Главное — с терпением. Но прошло уже полтора года с тех пор, как меня за неуспеваемость выгнали из русской школы.

— В армию пойдешь.