Я проклинаю реку времени - Пер Петтерсон Страница 36

В машине было темно и тихо. Все молчали. Расплывчатые серые звуки пузырились в воздухе, влажные звуки долетали с берега моря. Немой звук, монотонно гудя, поднимался от асфальта, дрожа тек вверх по ногам, в живот, и дребезжал там. Я заснул, окруженный этими звуками, а когда проснулся, машина уже стояла.

Голова болела меньше. Слева горели огни верфи, и прожектора освещали корпус корабля с буквами DFDS, написанными на трубе, снопы искр от сварочного аппарата, сшивавшего чуть поржавевшие листы, распугивали последние тени. Вдали шел к берегу корабль, скорее всего местное рыболовецкое судно, со вздернутым синим носом и просевшей кормой, на нем еще горели огни. Справа у причала стояло пассажирское судно. Размером поменьше, чем паромы, ходившие в Осло и Гётеборг. На трубе было написано синей краской FL, это был паром на Лэсё. Я открыл дверь, выбрался наружу и спросил:

— Так мы на Лэсё едем?

Но никто не ответил, я обернулся и посмотрел через окно на заднее сиденье, где мама сидела боком, упершись в спинку, закрыв глаза и сжав губы, натянутая как стрела. Хансен двумя руками держал ее за запястье и спрашивал так, что я тоже услышал:

— Тебе плохо? Давай поедем обратно. А сюда съездим в другой раз, в любой день. Я все время свободен.

— Нет, нет, все в порядке, — сказала мама. — Меня растрясло, и стало больно, но все пройдет через минуту, — голос ее звучал глухо и отстраненно, как будто бы доносился со дна колодца, и меня пронзила мысль, что я забыл, чего ради сюда приехал, к моим тефлоновым мозгам, изворотливым и ленивым, ничего не пристает. Я был так собой удручен, так от себя устал, что сделал шаг к машине и сказал в открытую дверь:

— Мама, я не поеду с вами. Все в порядке, честное слово. Я пойду домой пешком, я ходил так раньше, вот вчера шел.

Она выпрямилась на сиденье с тихим стоном, открыла дверь, взялась за корпус машины и сказала:

— Господи, Арвид, ну не будь таким тупицей. Теперь ты уже поедешь с нами. — Я подал ей руку, она ухватилась за мой бушлат и медленно вылезла из машины, сперва выставив ноги, а дальше я подхватил ее и крепко держал за руку, и не хотел отпускать ни за что на свете, пока она не сказала: — Арвид, довольно, я хорошо стою, все в порядке.

А я сказал:

— Мама, — и заплакал, и никак не мог остановиться, мне было плевать, что Хансен визит мои слезы, я выпустил ее руку, обежал машину, уперся лбом в капот и рыдал как никогда еще не рыдал, я безжалостно колошматил по капоту «ауди», потом обежал машину еще раз и теперь лупил по багажнику, мне было плевать, смотрите сколько хотите, если вам интересно, потом я кинулся вперед, к парому, уперся головой в железный корпус и рыдал, подо мной вдоль причала была черная полоска воды, и она казалась ледяной, эта вода, я обернулся весь зареванный — молоденький шофер со своей глупой улыбочкой замер и не знал, куда спрятать глаза от смущения, он был молод и не подозревал, что ждет его впереди.

— Ну все, Арвид, все хорошо, довольно, — сказала мама, но я плакал, и она неловко похлопала меня по плечу, на этот раз посильнее, и сказала: — Слышишь, все.

И тогда я наконец замолк. Подошел смущенный Хансен, и мы поднялись на борт. У меня не было билета, но паром в столь ранний час никогда не бывал заполнен. Мы прошли в глубину салона, мама вытащила потрепанный кошелек, который всегда держала в сумке, и заплатила сколько я там стоил.

Мы стояли на крыльце, взявшись за руки. Здесь сдавались домики отдыхающим. Я бывал здесь однажды, но тогда было лето и тени не такие длинные, как сейчас. Мы приехали сюда, чтобы побыть вдвоем. Мороз проедал насквозь. Из-за большого дома показалась хозяйка, она поднималась по склону от воды, на ней был синий пуховик и в руках ведро, в нем плескалась рыба, кажется карп, последний раз я рыбачил в детстве и все о рыбе забыл. Хозяйка посмотрела мне в лицо, перевела взгляд на мою спутницу, увидела, что она совсем девочка, и снова посмотрела на меня.

— Это вы хотите снять дом? — спросила она.

— Да, — ответил я.

— Я ждала вас завтра.

— Нет, сегодня.

— Вот как, — сказала она.

— Угу, — ответил я.

— Ну и хорошо, — сказала она. — Это никакой роли не играет, кроме вас, отдыхающих нет, все свободно, выбирайте любой домик.

Я твердо знал, какой домик хочу, и назвал ей номер. Она открыла дверь, поставила ведро и сняла ключ с доски на стене, я успел рассмотреть несколько рядов крючочков, под каждым номер и такой же номер — на пластмассовой бирочке на ключе.

— За домом поленница, берите сколько надо. Если еще что-нибудь будет нужно, говорите.

— Скажем, — ответил я, — но, думаю, мы разберемся.

— Я езжу в магазин рано утром, могу и вам что-нибудь привезти, — сказала она, и мы хором ответили «спасибо», если будет надо, мы зайдем.

Мы спустились с крыльца и прошли через двор, где стоял закрытый до лета киоск с прижатыми по бокам рекламами газеты VG, и дальше мимо накрытого брезентом трактора, вниз по дорожке, петлявшей среди вкривь раскиданных между деревьев домиков, к самому из них последнему, красному, у самой воды. Фундамент упирался прямо в скалу и с той стороны был высоким, а со стороны дорожки и входа — низким. Из окна открывался вид на утес на другом берегу, колоннада корабельных сосен спускалась до самого зеркала воды. Внизу в бухте летом, когда отдыхающих много, работал магазинчик. Народ приплывал туда со всех окрестностей, и вдоль длинного причала болтались привязанные лодки, красивое зрелище, сказала мне одна женщина, когда я был здесь в последний раз, но сейчас магазин был закрыт.

Несколькими часами ранее мы сели в автобус в Осло у реки Акерсэльв, на красивой площади в районе Анкерлёкка, теперь заставленной высокими общежитиями, а тогда там была автобусная станция прямо напротив храма Святого Якоба, построенного из красного кирпича, как почти все церкви в Осло. Он красиво смотрелся за голыми кленами, которые выстроились в аллею, спускавшуюся к реке и Мосту сказок.

Мы вошли там в автобус и сели на заднее сиденье, а вскоре автобус с достоинством точно по расписанию выехал на Стур-гате, и шофер был, как поется в песенке, в хорошем настроении. Мы ехали через восточную часть города, Грёнланд и Гамлебю, и дальше свернули на юг по Моссевейен, взобрались на горку у станции Льян, и снова вверх по Херрегордсвейен, и в третий раз карабкались вверх уже не помню где, зато точно помню, что у Хаукето мы спускались вниз, тогда там не было ни высоток, ни многоквартирных домов и место походило на деревню с лесом. Дизельный двигатель заставлял дрожать корпус автобуса, на подъемах он ходил ходуном, и гадкие трясучие волны расходились от него по ступням, лодыжкам, поднимались к бедрам и животу, ощущение было почти эротическое, она положила обе руки на живот в самом низу, прошептала «еще, еще, ну еще», закрыла глаза и растянула на лице довольную улыбку. Потом отняла руки и смущенно засмеялась. И мы тихо, для себя, запели песню солдат Восьмой армии [9]: