Уход Мистлера - Луис Бегли Страница 36

И не стыдно тебе быть застигнутым в таком месте старым приятелем? Что, если я об этом разболтаю? Господи, да ты сразу же попадешь на первую страницу «Виллидж войс»! Напрашиваешься на неприятности с Кларой? Да она в суд подаст с просьбой считать брак недействительным!

Если такова плата за встречу с тобой, то как-нибудь переживу. Но что ты здесь делаешь, я имею в виду, в Венеции? Помню, получил от тебя открытку, где значился обратный адрес, и это была Ксания. Так почему ты не там? Вроде бы самое лучшее время года на Крите.

Там так замечательно, ты просто не поверишь. И дом все еще имеется. А знаешь, он был построен венецианским купцом, и прежде то была римская колония. Да, кстати, помнишь моего дружка Лео?

Как не помнить. Он работал у нас в агентстве, художник-график. Но недолго.

Именно! И я познакомился с ним как раз у тебя в агентстве. И с тех самых пор мы были партнерами, а сейчас он меня сделал. Связался с каким-то греческим козопасом, черт бы его побрал! Клянусь Богом и целым стадом вонючих греческих козлов, этот парень всегда был таким. Еще в старые времена мог трахнуть человека, забрать у него последние два доллара и тут же смыться, и при этом плевать хотел, успел ты кончить или нет. Представляешь, он притащил его ко мне в дом! И в доме, и на всем этом долбаном острове сразу стало тесно. Вот я и притащился сюда, хочу немного переждать. Остается надеяться, что для Лео это всего лишь мимолетное увлечение. В противном случае придется выставлять вон их обоих.

А получится?

Да, ты прав, от грека так просто не избавиться, готов поклясться твоей круглой задницей. Помнишь Бобби Крейна? У него был коттедж на берегу, в трех домах от нашего, и свой собственный козопас, с тем только отличием, что этот его хрен еще подрабатывал в таверне официантом. Впрочем, не важно. Короче, однажды Бобби понял, что этот тип свистнул какие-то там подсвечники его матушки, и заявил в полицию. Парнишку тут же отправили в тюрягу, но, отсидев свой срок, он вышел и первым делом отправился к Бобби. И отхватил бедняге башку огромным ножом, который позаимствовал в той же таверне! Ну, как тебе историйка, ничего?

Весьма плачевная.

И поучительная, особенно для Лео. Жаль, что все столовое серебро в доме мое, еще семейное. А здесь я пока остановился в Дзаттере, у Банни Катлер.

Это она или он?

Она. Да ты ее знаешь! Училась с нами в Рэдклиффе, в одном классе.

Не знаю такой.

Да ты просто забыл. Впрочем, неудивительно. Не уверен, что и сам знал хотя бы двадцать человек из нашего класса, и помню только пять из них, а остальных забыл напрочь. Она долго жила с Феретти, а потом он умер. Уж его-то наверняка помнишь, уверен. Твоя матушка точно помнит.

Ты хочешь сказать, Энрико Феретти, композитора? Да, мама его знала. А вот я — нет. Той зимой она жила в Нью-Йорке, а я учился в школе, а потом в колледже. А после пошел служить во флот. И лишь немногие из ее друзей-артистов появлялись у нас в Крау-Хилл.

Прискорбно слышать. Ты упустил возможность познакомиться с удивительным человеком, и дело тут не только в том, что он настоящий гений. Он принадлежал в разряду последних великих монстров Италии. Трахал все живое, что только попадалось на глаза, бегало, ползало или летало — любого представителя царства животных, даже женщин. И, разумеется, был безумно богат. И устраивал изумительные оргии, умел развлечься, как никто другой. Содом и Гоморра в чистом виде, разнообразные варианты под одной крышей. Поверь мне, это было просто божественно! Геи и лесбиянки слетались к нему на уик-энд по пути из Парижа и Лондона. Банни, конечно, страдала. И знаешь, он все оставил какому-то пареньку из Коста-Рики, в том числе и самый красивый в Венеции дворец, бывший собственностью его семьи. Мало того, уже перед самой смертью он усыновил какого-то бамбино, так что теперь малыш носит громкое имя Марчес Лопес-Феретти! Но Банни справляется со всем. Эй, приходи к нам на ленч!

Считаешь, я вписываюсь в вашу компанию?

Там видно будет. Если б Энрико был жив, я бы одолжил тебе золотую цепочку и какую-нибудь кожаную шмотку. А теперь это необязательно.

Договорились. Слушай, может, попросишь этого эфебе принести нам виски? И еще, просто ради разнообразия, целую гору льда?

Барни в этой жизни не пропадет, думал Мистлер. И к тому же — хороший поэт. Влияние Аллена Гинсберга [44]сказывается столь незначительно, что стихи не действуют на нервы. Господи, сколько же льда, целый «Титаник» можно утопить! Головная боль у Мистлера прошла уже окончательно. Остался лишь легкий привкус горечи во рту. Самое время закурить сигару. В подобных случаях Мистлер предпочитал обходиться без претенциозности: хотя в одном из карманов блейзера у него хранился коробок деревянных спичек, он решил воспользоваться зажигалкой «Бик», купленной на улице за тысячу лир. Даже после вторично вылетевшего длинного язычка пламени затянуться этой проклятой штуковиной не удалось, возможно, просто отсырела. Мистлер аккуратно обрезал кончик сигары перочинным ножом. И тут же добился нужного эффекта. Оставалось лишь надеяться, что для его желудка он будет носить столь же положительный характер. Затяжка, вот дым стал спускаться вниз, начал свое странствие по организму.

Совсем еще недавно его тело безотказно служило источником незамысловатых наслаждений. А сигару полагалось держать в полусогнутой в локте и вытянутой на должное расстояние руке, в неестественной позе, присущей манекенам, выставленным в витринах ателье. Теперь же черта с два получится. Несколько месяцев этой тягомотины вынести еще можно. Но если это протянется вечность? Ладно, забыли.

А как поживает наша целомудренная и прекрасная Клара? Надеюсь, вы не разбежались?

Нет.

Ну и славно! Прямо так и вижу эту картину: она отсыпается в надежде, что это поможет скоротать ожидание мужа-туриста на letto matrimoniale [45], в то время как ее беспутный весельчак Мистлер fa un piccolo giro [46]. И не стыдно тебе, Томас! Пора уже вести себя соответственно возрасту.

Мистлер понял, что Барни и Питер Берри успели пообщаться за это время. Барни во всех подробностях был известен конфликт, и вот теперь он пытается укусить его. Дурак он все же, что не расспросил Клару сам. Он бы сумел заставить ее рассказать, а потом и продемонстрировать снова и снова, как они проделывали это, все те штучки, о которых он никогда не осмеливался попросить ее. Просто потому, что она его жена. Ха! Да есть ли смысл? Незачем ворошить остывшие угли. Дикие видения, преследовавшие его на протяжении тридцати лет — возбуждение, бешеное желание, — все это в прошлом, все уже умерло. И единственное доступное ему сейчас чувство — это смущение с примесью вины: его испытываешь, когда перелистываешь какой-нибудь непристойный журнальчик за стойкой в отеле, пока портье занят твоим багажом.