Светофор, шушера и другие граждане - Александра Николаенко Страница 36

Но как быстротечно время! Не успела Лидия Семеновна собраться с мыслями, для новой атаки, как черт уже завернул кран и, установив новые прокладки, вписывал в новый квиток баланс по тарифной сетке.

– 50 рублей, – сказал скупой рыцарь жилищнокоммунальных услуг.

– Андрей Петрович (она уже узнала, как зовут этого черта), вы ходите в театр?

– По театрам я не хожу. Мне некогда по театрам.

– Вы женаты?.. – решилась она.

– Нет. Я не женат, – отвечал скупой рыцарь.

– Может быть, тогда…

– Еще одного рубля не хватает.

– Ах! Простите! – (Она добавила рубль.) Опять протянула последнюю тысячу. Последнюю тысячу, как последнюю надежду.

Он поднял чемоданчик. Честное слово, он хотел на этот раз промолчать. Но очень уж достала его эта худая, рыбья кикимора.

Треска в синем бархате. Иж чего захотела! Купить самого клозетного черта за свою плесневелую тысячу в кружавчатых рюшечках….

Жаба!

И, переступив уже было порог, сантехник переступил его обратно.

А это очень плохая примета. Особенно когда возвращаются черти.

И он сказал ей правду.

Он сказал: «Послушайте, дамочка! Оставьте это. Питать какие-то надежды, в вашем возрасте по меньшей мере, утопия. По меньшей мере, несолидно. По большей – это просто-напросто отвратительно. Взгляните на себя. Хотя бы вот, в зеркало.

(Сантехник указал даме на зеркало.)

В такие-то годы навязываться в невесты!

Пытаться купить любовь за какую-то тысячу!

(Сантехник указал даме на тысячу, оставшуюся лежать на подзеркальнике.)

В ваши-то годы строить воздушные замки!

(Покачал головой.)

Нонсенс.

Пердимонокль!

Стыдно.»

«Стыдно должно быть!» – сказал Андрей Петрович Лидии Семеновне и на этот раз окончательно вышел.

Переступил порог. И шаги его еще долго не стихали на лестнице.

Эхо услужливо доносило шаги принца до застывшей в дверях Лидии Семеновны.

Андрей Петрович самозабвенно насвистывал.

Он сказал зарвавшейся старой треске правду.

И был доволен.

Это было ему как камень с плеч.

Сантехник помахивал чемоданчиком с инструментарием.

Инструментарием, очень напоминающим орудия пыток.

Лидия Семеновна медленно вошла в прихожую. Тихо закрыла за собой дверь.

Смолкнувшие шаги принца не смолкли у нее в душе.

В ушах воском стояла тишина.

Нигде не капало.

Не тикало.

И не журчало.

Так, точно время остановилось с прощальными словами принца.

Эти слова расхаживали у нее в голове, в чистых белых носочках.

Она взяла ножницы, посмотрела, как посоветовал принц, на саму себя в зеркало. Увидела там правду, которую он сказал. И стала резать на этой правде бархат синего платья.

После чего Лидия Семеновна прошла на кухню.

Вскарабкалась на подоконник.

И, даже не обернувшись на починенную сантехником раковину, шагнула в окно.

Полетела…

и сухо, пустым мешком упала на подъездный козырек, припорошенный отцветавшей черемухой.

Сантехник повернул за угол.

Один хороший человек, хирург по профессии (67-я районная больница, приемное травматологическое отделение), очень любил свою жену. А она у него, честно говоря, была порядочная ведьма.

Крутила на работе шашни с молоденьким программистом, заодно с начальником отдела кадров.

Заодно у нее была трагическая любовь с каким-то художником.

И был у нее еще один мутный тип из далекой юности.

В общем, с ней все понятно.

Красивая, конечно, тут ничего не скажешь, но кому от этого легче? Может, он бы эту свою красивую жену и с бородавкой любил, и горбатой, и с длинным носом… Это неизвестно. Он, может быть, любил ее именно за ее стервозную зеленоглазую душу.

А может, просто так любил. Непонятно, за что именно. Так сказать, в комплекте. А в комплекте, как известно, когда не хватает детали, то весь комплект – псу под хвост.

Плохо дело, когда у хорошего человека жена – ведьма. Плохо. Хотя именно так чаще всего и случается; это только в сказках пишут, что у Кощея жена Кикимора, а у Ивана-царевича – Василиса Прекрасная. В этом деле обыкновенно все шиворот-навыворот; у Кощея – Василиса.

У Вани – Баба-Яга.

Ну да ладно…

И вот возвращались они как-то раз от друзей, с дачи. Их туда пригласили на шашлыки. И эта его красавица, как обычно, завела под глинтвейн с гитарой шуры-муры с соседом.

Летняя ночь. Луна. Звезды. Комары. То да се…

Так что мужу даже неудобно перед друзьями было.

Поэтому они ехали домой и молчали.

За секунду до того, как вывернули из лесочка на мост, он к ней обернулся и говорит: «Зачем ты так, Лена?»

А она с заднего сиденья отвечает: «Да отвяжись ты!» (Мол, надоел ты мне, хуже горькой редьки, со своей ревностью!)

А когда он на мостик обратно повернулся, уже было поздно.

Пропорола машина бампером заградительные столбики. И мама не горюй.

Съездили на дачу. Поели шашлычков.

В машину из форточки вода. Не холодная (все-таки лето), но все равно приятного мало.

И они погружаются. Не очень быстро. Но тоже ничего хорошего.

Она дверь дернула, а зря. В дверь вода хлынула. Надо было наверх, пока не поздно. Но она обернулась.

Видит, у нее муж ремнем пристегнут. Ремень заклинило. Муж повис на этом ремне. И кажется, повис без сознания. Во всяком случае, как мешок.

Она думает: «Вот же дурак! Лопух! Навязался на мою голову!»

Вцепилась в дверную ручку, чтобы наверх не унесло, хотела наорать на него как следует, как обычно, но вместо слов только пузыри булькают. Толкнулась и нырнула. Отцепила как-то своего дурака от ремня, поволокла за шкирку наверх. Дотянула до берега. Выволокла. Он все без сознания.

Она думает: «Вот, идиот! (дурак бессовестный) (неужели захлебнулся?!) Нет, погоди-ка! Я тебе захлебнусь! Ты у меня сейчас узнаешь! Скорую бы… вызывать…»

А на мосту, как назло, никого. Ночь. Соловьи поют. Звезды. Фонарь.

И она его губы в губы. И она его по щекам…

(И все эти движения – какие полагаются при спасении утопающего.)