Рабы «Майкрософта» - Дуглас Коупленд Страница 36

Сегодня мы узнали, что Баг получил на своем компьютере одну шаровару, которая устанавливает панельную деревянную обшивку на рабочем столе вашего «Макинтоша», и даже не сказал нам! Ворча, он дал нам скачать.

— Это называется, Баг, шаровара (to share — делиться), а не хогвара (to hog — заграбастать).

Так что теперь у всех нас на рабочих столах деревянная панельная обшивка. Мечта комнаты для игр продолжает жить внутри нашего компьютерного мира.

Электронное письмо от Эйба:

Сегодня я буду ПРОПОВЕДОВАТЬ 2 вещи:

1)

Доллар США является рабочей валютой не только внутренней экономики, но и практически всех остальных стран на земле (минус Европа и Япония). Это, должно быть, что-то стоит. Но это явно слишком недооценивается. Почему Федеральный Резерв держит ставку такой низкой?

(здесь вставьте теорию о конспиративности)

А как насчет ВСЕХ ЭТИХ ФОНДОВ ВЗАИМНОЙ ПОДДЕРЖКИ И ПЕНСИОННЫХ ФОНДОВ? Я ОТКАЗЫВАЮСЬ верить, что деньги, положенные в банк в 1956 году, *все еще* деньги в 1994-м.

Возможно, деньги 1956 года технически еще *там* (где бы это «там» ни было), но это воскресшие из мертвых деньги. Они больные. Злые.

Не могу поверить, что из всех людей именно *я* говорю это, но есть что-то неприличное в деньгах, которые лежат в банке и десятилетиями накапливают проценты. «Валюта становится твердой, только когда она работает», говорили нам…

ДА УЖ!

Нет, я думаю, деньги ответственны за какой-то крах. Люди однажды поймут, что у денег короткая жизнь — лет десять или где-то так, после чего они становятся превратными и беспорядочными.

Ожидаете пенсионных детей? Ха-ха-ха!

Я чувствую себя Багом сегодня.

2)

Пасхальное яйцо

платформа

серфинг

граница

сад

вертушка

сеть

грязное белье

трубопровод

лассооо

шоооссеее

Скоро окажется, что мы полностью вошли в эру, где создана компьютерная метафора для ВСЕГО, что существует в реальном мире.

Вообще-то, подумавши, *все что угодно* может быть метафорой *чего угодно*.

Цитирую тебя, Даниил:

«То есть если действительно задуматься об этом».

У Эйба есть друг, который занимается разработкой программных продуктов «метафора наоборот». То есть придумаешь какой-нибудь объект реального мира, у которого нет кибер-эквивалента, а затем вычисляешь, каким должен быть такой кибер-эквивалент. Эйб беспокоится, так как в данный момент он работает над «оружием».

Мысль: иногда случайно вводишь лишнюю цифру в наименование года, например: 19993, добавляешь тем самым 18 000 лет к настоящему моменту и понимаешь, что ведь однажды год 19 993 будет существовать и что время воистину страшная штука.

Честно говоря, я недавно заметил, что практически все разговоры достигают такого момента, когда каждый говорит, что у него больше нет времени. Как может время просто… исчезать? Я рассказал об этом Карле сегодня рано утром, когда мы просыпались, и она сказала, что тоже подметила это.

Она также сказала, что в эти дни все начинают выглядеть одинаково:

— Все выглядят так отрешенно и идентично.

Она задумалась на секунду.

— Все сейчас выглядят одинаково, потому что ни у кого нет времени дифференцировать себя или хотя бы сходить за покупками.

Она замолчала и уставилась в потолок.

— Твоей маме я не нравлюсь.

— Как ты можешь быть такой непредсказуемой, с чего ты взяла? Конечно же, нравишься.

— Нет. Не нравлюсь. Она считает меня деревенщиной. О Боже, только не надо опять про глупость.

— Да вы никогда друг с другом не разговариваете, откуда же тебе знать?

— Так ты признаешь, что я ей не нравлюсь?

— Нет!

— Мы должны сделать что-то вместе. У нас нет общих впечатлений или воспоминаний,

— Подожди-ка минутку, а я не считаюсь?

— Может быть, она считает, что я украла тебя у нее.

— Мама?

— Давай организуем обед. Сколько мы уже здесь? И даже ни разу не сходили куда-нибудь пообедать вместе.

— Обед? Это немного.

— Воспоминания должны с чего-то начинаться.

Теперь, когда я задумался об этом, то заметил, что мама никогда не приходит в нашу рабочую область. Никогда. И они две вообще никогда не болтают. Сдается мне, я должен был заметить это раньше. Теперь меня это беспокоит.

Кризис в моей новой-и-улучшенной жизни.

После обеда несколько часов мы кидали дротики «Нерф» (джарты, как мы их называем) на заднем дворе, чтобы дать возможность солнечному свету восстановить наши суточные ритмы в исходное состояние. Мы выпили каберне Долины Напа, словно мы Гэри Грант, и потравили инопланетные анекдоты. Затем воспользовались папиным советским биноклем, чтобы рассмотреть огромный голубой «Джелл-О Куб», висевший низко над долиной — известный также как «Спутниковое контрольное приспособление военно-воздушных сил Онизукской базы военно-воздушных сил в Санвейле».

У дома цвело цитрусовое дерево, воздух был лимонно-свежим, и пахло, как в холле дорогого отеля.

Итен, как всегда, был в прекрасном костюме, словно один из тех загорелых парней из «Наград академии». (Но опять его перхоть!) Он поприветствовал нас, сказав:

— Добрый деееень, моя дорогая система представления содержания.

Мы спросили у Итена, хочет ли он покидать с нами джарты.

— Я это дело люблю, ребята, однако антидепрессанты делают меня светочувствительным. Солнечный свет меня убивает. Моя сетчатка гравируется, как микрочип. А вы, ребятки, продолжайте играть. Солнечный свет полезен для продуктивности.

Затем они с отцом пошли на кухню, чтобы обсудить психофармакологию, в то время как мама готовила нам поднос дэгвудских бутербродов.

Итен рассказал мне что-то очень классное. Он сказал, что причина, по которой укротители львов размахивают стульями в тот момент, когда щелкают кнутом, заключается в том, что львов гипнотизируют все четыре ножки стульев, но не одновременно — их внимание постоянно рассеивается и вследствие этого они подчиняются.

Все речи Итена такие «напыщенные». Я никогда раньше не слышал, чтобы люди говорили вот так. Сьюзан утверждает, что речью он смахивает на персонажей в мини-сериалах.

Я согласен с ней, Итен иногда вызывает раздражение, но трудно сформулировать, почему именно — просто он делает всякие мелочи, которые только усугубляют РАЗДРАЖЕНИЕ. Когда я задумываюсь над этим, то понимаю, что если бы кто-то другой делал те же самые вещи, они, возможно, не раздражали бы меня. Все дело в том, какой он есть, весь такой вкрадчивый и поддельно искренний. Например, являясь в офис, он подходит ко мне и говорит «Ну как ты?» таким заботливым голосом, глубоко заглядывая мне в глаза. Тошно. Как будто его это волнует! И когда я отвечаю «Нормально», он сжимает мои плечи и говорит: «Нет, как ты на самом деле?» — как будто я ему соврал. «Я знаю, что ты упорно работал». Я всегда не нахожу, что ответить, поэтому каждый раз просто поворачиваюсь к монитору и продолжаю программировать.