Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер Страница 37

— Так значит, твоя работа важнее моей, потому что ты больше получаешь?

— Ты хочешь, чтобы я вслух сказал, что ли? Да! Важнее!

— Да ладно! Как мне, по-твоему, развивать свою карьеру, если нет времени даже поработать?

— Не знаю, но знаю одно: я не могу пожертвовать своим рабочим временем, чтобы ты писала статейки для «Йога джорнал».

Я бросила на него испепеляющий взгляд, не в силах поверить, что он сказал такое вслух. Не так часто в браке случаются моменты, когда хочется вылететь из комнаты, оглушительно хлопнув дверью, но сейчас был как раз такой случай.

Я посидела на крыльце, потом прогулялась по окрестностям. Никогда раньше Брюс не проявлял ко мне такого неуважения. Я чувствовала себя униженной. И очень одинокой.

На следующий день Брюс разбудил Люси, как всегда. Я встала через час, забыв, как и всегда, поблагодарить его за лишний час сна. Почитала книжку Люси. Без пяти девять сварила две чашки кофе — одну для Джоэль, когда та придет ровно в десять. Мы с ней посидели несколько минут, а потом я пошла в кафе, открыла ноутбук и попыталась вспомнить, что там собиралась написать о романе Джейн Стивенсон. Кажется, он мне очень понравился, только вот я напрочь забыла чем.

К 1977 году всё в нашей жизни устаканилось. В течение школьного года мы жили в нашем доме в тенистом Лорелхерсте, где ничего не происходило. Ходили в крутую школу вместе с приличными детками из приличных семей. Ездили из одного родительского дома в другой, охотно соглашаясь ночевать там, где нам говорили. А летом жили на яхте или недалеко от коммуны хиппи в Порт-Гэмбл или в курятнике на островах Сан-Хуан.

Мой отец устроился на работу в центре города, в пиар-конторе, которую сам же помог основать. (В юности я там работала и часто слышала от сотрудников, что он был самым лучшим начальником в мире.) Обычно он носил костюм и, несмотря на бакенбарды и длинные волосы, так и остался офисным работником. Он был человеком своего времени, человеком Запада. Его отец начал с нуля и сделал состояние в меховом бизнесе, а теперь и он стал профессионалом. На Западе всё так и бывает.

Но теперь его жена ушла от него, ушла к мужчине на шестнадцать лет его моложе, к мужчине, который был представителем совершенно нового времени. Отцу пришлось начинать жизнь заново — в одиночестве. Он медленно построил эту новую жизнь, построил ее сам. В ней были работа, каникулы в горах, любимые книги. И мы — мой брат и я. Мы тоже отчасти строили эту жизнь вместе с ним. Странное это было занятие — строить новую жизнь.

Отец жил в маленьких домиках на воде и часто переезжал. Когда мы ездили к нему в гости, то целыми днями были на улице — бегали под дождем, который падал с неба почти невидимыми струйками, и вдыхали запах креозота, запах доброго, тяжелого труда. На безлюдном пляже мы играли в прятки, только вот прятаться там было негде.

Наконец папа нашел постоянное жилье — дом-лодку на озере Юнион, самом урбанизированном озере в мире. В другой части Сиэтла порой возникала иллюзия, что ты находишься за городом. Например, там, где мы жили с мамой (а когда-то и всей семьей), парки, лужайки и берег озера Вашингтон смахивали на типичную сельскую идиллию. Даже выдры рыли норки на берегу, а над головой пролетали стаи диких гусей.

Но на озере Юнион все было совсем по-другому. По его берегам вверх карабкались многоквартирные дома; дома-корабли и верфи ютились вдоль его кромки. Вдоль одного берега на восток вело шоссе, вдоль другого, на запад, — старая дорога. Озеро было такое грязное, такое непоправимо городское, что это даже успокаивало. Несмотря на потрепанный вид, грязное серое городское озеро Юнион не притворялось кусочком дикой природы. Озеро Вашингтон было окружено деревьями, зеленью и находилось на открытом участке. Всё как в дикой природе. Но озеро Юнион не было диким. Его даже озером-то назвать можно было с трудом. Скорее мокрой холодной лужей между автостоянками.

Глядя на юг с палубы папиной лодки, на озерную гладь и торчащие прямоугольники небоскребов за ней, мы видели только серость. Может, нужно не только синее небо, чтобы вода стала синей, а еще зелень деревьев? Озеру было всё равно, оно не знало, оно просто продолжало быть серым. К западу из папиной лодки открывался обширный вид на старый газовый завод — черно-коричневое страшилище, которое словно построил сам дьявол. Большая и ухоженная зеленая лужайка вокруг завода делала его еще страшнее — как ржавый капкан на прилавке с пирожными.

На берегах этого серого, очень настоящего городского озера мой папа нашел свой дом. Его лодка была обита деревом снаружи и книжными полками изнутри. Там было столько книг, картин и пластинок, что обитателя дома можно было бы принять за представителя богемы, если бы не царившая повсюду патологическая чистота.

Книжные шкафы ломились от книг, посвященных различным интересам отца, ни капли ни эзотерическим: история Германии, футбол, скалолазание, горные лыжи, туризм, фильмы Вуди Аллена и поэзия Элизабет Бишоп.

Еще у него была корзинка с камнями из разных походов. Коллекция билетиков с горнолыжных подъемников, некоторые еще из 1950-х. Целая стена была увешана фотографиями его родителей, братьев, детей. Всё сияло чистотой, порядком, опрятностью; если бы Линней [20]жил в доме-лодке, именно так выглядело бы его жилище.

На маленькой корабельной кухне была только та еда, которую ел папа, а питался он, как ребенок: пшеничные подушечки на завтрак, яблочное пюре, каши и паста, которую мы тогда еще называли макаронами. У него всегда были залежи толстых белых хлебцев размером с блинчик — рисовые крекеры; мы с братом их обожали, особенно с толстым слоем джема. Есть в доме отца было здорово — недостатка в мучном мы не испытывали.

Всё на этой лодке было подобрано и организовано для одного человека: моего папы. Это были его владения.

Папа был высоким мужчиной с продолговатым лицом и нимбом черных с проседью волос. Рост и шевелюра придавали ему сходство с особами королевской крови, и недаром: ведь, несмотря на свой аскетизм, в душе папа был королем. Его царство состояло из одного подданного: самого себя. Он делал, что хотел, всё время, и верил, что так же должны жить и остальные. Он проживал жизнь с безразличием французских монархов: как вам будет угодно. В отношениях с бывшей женой (точнее, просто с женой, которая теперь жила на другом конце города) это здорово помогало. Как бы такой номер прошел с реальной женой, не уверена.

На лодке была только одна вещь, которую выбирал не отец. Предыдущий владелец установил водяную кровать. Водяная кровать — предмет мебели, который не так уж легко установить, а при желании вынести с маленькой лодки, пришвартованной в конце узкой деревянной пристани. Поскольку комнаты для гостей в доме не было, мы с братом спали на отцовской кровати, когда приезжали, а сам он — на диване. Мы качались на двойных волнах: в кровати и на озере.