Злые ветры дуют в Великий пост - Леонардо Падура Страница 37

Марио Конде осмеливался мечтать о будущем только в состоянии влюбленности. Когда он зажигал огни надежд и ожиданий, это было верным показателем того, что он влюблен и счастлив, а грустные воспоминания и меланхолия, бывшие его неизменными спутниками на протяжении более чем пятнадцати лет постоянных неудач, будут вот-вот изгнаны с его территории. После того как ему пришлось бросить университет, отложить в долгий ящик свои литературные труды и похоронить себя в информационном отделе, где приходилось сортировать сведения о повседневных ужасах, происходивших в столице и по всей стране (личности преступников, modus operandi, [26]динамика роста преступности, данные полицейского учета), судьба взялась играть над ним злые шутки. Сначала Конде женился не на той женщине, затем с промежутком меньше чем в год умерли по очереди родители, а следом Тощий Карлос вернулся из Анголы с перебитым хребтом, чтобы остаток жизни не вылезать из инвалидной коляски и медленно загибаться, как подрубленное дерево. Счастье и радость жизни остались в прошлом, словно в западне, и с каждым годом все больше превращались в непостижимую утопию, и только благодатное дыхание любви, как в сказках про добрых волшебниц, могло снова сделать их реальными и осознанными. Но даже влюбившись в женщину с рыжими волосами и неутолимым сластолюбием, Марио Конде не забывал: неумолимо приближается тот миг, когда света в его жизни будет не больше, чем в лунную ночь. Все более призрачными становились надежды на то, что он начнет писать, а также чувствовать и вести себя как нормальный человек; сокращалась вероятность выигрыша в изменчивой лотерее счастья, потому что его жизнь будет неразрывно связана с судьбой Тощего Карлоса, после того как Хосефина навсегда отойдет в мир иной и Конде откажется — а он обязательно откажется — оставить друга в доме инвалидов, где царят печаль и воздержание. Страх этой развязки, которая наступит рано или поздно и застанет Конде психологически не подготовленным, чтобы принять ее, лишал его сна и мешал дышать. Одиночество тогда представлялось ему беспросветным и бесконечным туннелем, поскольку — об этом он тоже не забывал, как и о многом другом, — ни одна женщина не решится пройти вместе с ним через великое испытание, уготованное ему судьбой… Но судьбой ли?

Только влюбляясь, Марио Конде позволяет себе роскошь не думать несколько мгновений о своем не подлежащем обжалованию приговоре и ощущает желание писать, танцевать, заниматься сексом, открывая в себе клубок животных инстинктов, которые посылают его телу и сознанию счастливый импульс и возрождают былые мечты и забытые ожидания. По той же причине его не покидает надежда, что наступит тот неповторимый день в его эротической биографии и свершится заветное желание: мастурбировать, глядя на обнаженную женщину, играющую томную мелодию на сверкающем саксофоне.

— Разденься, пожалуйста, — просит он ее, и улыбка покорности и сладострастия играет на губах Карины, когда она стягивает с себя блузку и брюки. — Совсем разденься, — говорит Конде и, увидев ее голой, подавляет в себе одно за другим желания обнять ее, поцеловать, хотя бы коснуться, но раздевается сам, не сводя с нее глаз. Он удивляется отсутствию оттенков в красновато-темном цвете ее кожи; выделяются только пятна сосков и волосы на лобке, а также четкие очертания оснований рук, грудей и ног, плавно соединенных в единое целое. Чуть плосковатые бедра, словно созданные для материнства, выглядят более чем многообещающе. Все поражает его, когда он познает эту женщину.

Потом Конде раздевает и саксофон, который оказывается неожиданно тяжелым, и впервые чувствует пальцами гладкую, холодную поверхность инструмента, ставшего частью его эротических фантазий, тех, что здесь и сейчас превратятся в самую осязаемую действительность.

— Садись сюда. — Конде показывает ей на стул и вручает саксофон. — Сыграй что-нибудь красивое, — просит он и садится чуть в отдалении на другой стул.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Карина, поглаживая металлический мундштук.

— Съесть тебя, — отвечает он и требует: — Играй.

Карина медлит, продолжая тереть мундштук, и неуверенно улыбается. Наконец берет мундштук в рот, продувает, увлажняя его своей слюной, и та повисает между ним и губами серебряными нитями. Карина опускается на край стула, раздвигает ноги, помещает между ними длинный чубук саксофона и закрывает глаза. Золотистый раструб инструмента издает хрипловатый, сдержанно-пронзительный звук, и Марио Конде чувствует, как мелодия впивается ему в грудь, а оцепеневшая фигура Карины — глаза зажмурены, ноги распахнуты, открывая в самой глубине плоть цвета еще более темного, более красного, чем тело, груди подрагивают вместе с ритмом музыки и дыхания, — возбуждает в нем желание небывалое и нестерпимое. Он ощупывает глазами каждый бугорок и каждую впадинку женского тела, и пальцы обеих рук неспешно пробегают по всей длине члена, который начинает источать янтарные капли, облегчая это скольжение. Конде приближается вплотную к Карине и к музыке и лиловой головкой члена, будто раскаленной от напряжения, гладит ее по шее, по спине, по всем позвонкам по очереди, по лицу — глазам, щекам, лбу, — оставляя на ее коже влажную полосу, похожую на след раненого зверя. Она судорожно набирает полную грудь воздуха и перестает играть.

— Играй, — опять велит ей Конде, однако вместо приказа звучит лишь жалобный шепот, и Карина выбирает вместо холодного металла горячую плоть.

— Дай мне, — просит она и целует воспаленную головку треугольной формы в своем новом измерении, прежде чем переключиться на мелодию, которую извлекают не только губы, но весь ее рот… Они переходят в комнату и занимаются любовью на чистых простынях, пахнущих солнцем, мылом, всеми ветрами Великого поста; умирают, воскресают и снова умирают…

Конде завершает церемонию сотворения пены и разливает кофе по чашкам. Карина сидит в его футболке — одной из тех, что он постирал сегодня днем; футболка закрывает ей лишь самый верх бедер. На ногах у нее сандалии, изготовленные Ржавым Кандито. Конде с повязанным вокруг талии полотенцем подтаскивает стул и садится вплотную к Карине.

— Останешься на ночь?

Карина пробует кофе и поднимает глаза на Конде:

— Вряд ли, у меня завтра много работы. Мне лучше лечь спать в своей постели.

— Мне тоже лучше лечь спать в твоей постели, — уверяет Конде не без иронии.

— Марио, не торопи события. У нас ведь все только начинается.

Он закуривает сигарету и едва удерживается, чтобы не бросить спичку в раковину, но встает и находит металлическую пепельницу.

— Я начинаю тебя ревновать, — говорит он и пытается улыбнуться.

Карина просит у него сигарету и два раза затягивается. Конде чувствует, что в самом деле начинает ревновать.

— Ты прочитала книгу?

Карина утвердительно кивает и допивает свой кофе.

— Ты знаешь, она подействовала на меня угнетающе. А тебе она нравится, наверное, потому, что ты немного похож на этих братьев, придуманных Сэлинджером. Тебе нравится, чтобы жизнь была наполнена терзаниями.