Преимущества и недостатки существования - Вигдис Йорт Страница 37

— Но…

— Да? Возможно, я ошибаюсь, но я чувствую, что ты думаешь.

— Я…

— Нет, нет, чушь, даже слышать не хочу! Ты слишком добрая, Нина, ты так до наивности добра, что от этого только хуже.

Она допивает коктейль, закрывает глаза и откашливается:

— Под звездами всегда дует сильный ветер, Нина! Мы здесь, чтобы страдать и очищаться. Мы ищем свой путь в тумане, идем неверной походкой, каждую секунду боимся, следим за своими тяжелыми, как судьба, шагами и надеемся когда-нибудь из этого благополучно выбраться, но это маловероятно, нельзя рассчитывать ни на чью помощь. Согласен, Бренне?

Тут они видят Сванхильд, стремительно сбегающую вниз по шхере. Она выкрикивает что-то, еще не добравшись до них.

— Что ты наделала? — Она продолжает бежать, пока не оказывается прямо перед Будиль, лицом к лицу: — Это ты! Я знаю, это ты!

— А, любовник успел позвонить?

— Да!!

— Что же, дружок, надо быть готовой ко всему.

— Ты говоришь, как по писаному. Хочешь знать, что сказала его жена?

Она подходит еще ближе в порыве невероятного мужества, голос ее меняется, в нем больше нет мелодичности.

— Хочешь знать, что она сказала?

— Да, и что?

— Что наверняка какая-нибудь старушенция развлекается!

Она повторяет это предложение дважды, подчеркивая «старушенцию», тащит Уле за собой через шхеру и кричит, что никогда не вернется.

Будиль поднимает одну бровь, жест куда более красноречивый, чем если бы она вознесла руки к небесам.

Да, да. Бутылка с джином пустеет, Будиль в ударе.

— Ну да, мы любим эротику, — читает она лекцию всем присутствующим. — Мы жаждем эротики, но так же сильно ее ненавидим, потому что она — причина наших несчастий и отчаяния, наших комплексов и зависти, правда, Бренне, и мы хотим лишить эротику животворящей силы, я права?

Она набирает длинный американский номер Осхильд Бренне, чтобы сказать все, что думает о ее поведении, этому Бренне не препятствует, но как только он слышит ее голос, живой голос Осхильд на другом конце океана, который так по-человечески подрагивает прямо перед ним, — Будиль включила громкую связь, чтобы все слышали, как зевает жертва, — он бледнеет, лицо его вдруг становится как грязный гипс на ногах, он берет костыли и хромает в свой номер через столовую вверх по лестнице.

Он уже жаловался, как ему тяжело, когда лежал в больнице с задранными ногами. Не удивительно, что у него началась клаустрофобия. Ему давали успокоительное, а до этого — болеутоляющее, поэтому помнит он все как в тумане. Потом стало еще хуже, когда он не мог уснуть. Одна мысль посреди тихой ночи о том, что он заперт под тяжелой массой гипса, приводила его в панику, непреодолимо хотелось биться ногами о стену и сломать гипс, услышать, как он трещит, освободиться от него, но не было сил приподнять ноги даже на сантиметр.

Посреди ночи Нина просыпается от глухих ударов на лестнице, к которым она уже привыкла. Особенный звук, издаваемый загипсованными ногами. Потому она даже не волнуется. Звук этот знаком, во сне она видит пирата, не с одной деревянной ногой, а с двумя, не с одним крюком в руке, а с двумя, и это странное плавсредство маневрирует у нее в доме на лестнице, переплыв через семь морей на воздушном корабле. Она просыпается и понимает, что это Бренне спускается по лестнице посреди ночи, времени два часа.

Она обнаруживает его в мастерской, где он сидит с самой большой ножовкой, готовый распилить ногу пополам, с пеной на губах и улыбкой, пока на ножовке не появляется кровь. Тогда он ликует, разрывает гипс на четыре куска и начинает пилить вдоль, хватает инструмент, до которого может дотянуться — молоток, ножницы, шило, — кромсает, режет и ломает гипс, и когда отпадают последние куски, он кричит от радости. Перед ним на дощатом полу лежат две посеревших исхудавших ноги с длинными темными волосами, вросшими в кожу. Со слезами на глазах он набрасывается на них:

— Мои ноги, мои ноги! Мои бедные, покинувшие меня, беспризорные, блудные ноги!

Он расширил словарный запас, прочитав так много книг из библиотеки своей сбежавшей жены.

Будиль хочет, чтобы и ей досталась частичка славы. Если бы она не позвонила, и так далее. Она не помнит, кому посылала сообщения, с кем говорила, успела ли обзвонить всех, кого надо. Списки отправленных сообщений и набранных номеров пусты. В первую секунду она думает, что ненароком стерла их, но потом вспоминает, что сделала это намеренно, чтобы оградить себя от чтения. Если бы ей вздумалось читать их на трезвую голову, при дневном свете, пришлось бы выпить, а было еще слишком рано. Хватит того, что она написала сообщения и отправила, и лучше о них не вспоминать. Какая она сообразительная, уже с ночи понимает, что не захочет читать сообщения утром, и стирает их так же быстро, как отправляет, с глаз долой.

— Очень гуманно, — говорит она, — но, может быть, все-таки зря?

Будиль собирает вещи. Миссия закончена, пора отправляться, она заказала такси, и тут они видят Сванхильд, она идет через шхеры, как всегда тяжелой походкой, в тоске и печали.

— Ну, что я говорила?

— Бедная Сванхильд!

Женатый мужчина порвал с ней. Из-за звонка жена стала подозрительной. Теперь он разозлен, он ненавидит ее и больше не хочет встречаться.

— Ты понимаешь, что ты наделала?

— Я вижу, ты плачешь. Но ты плакала вчера, ты плакала позавчера, ты плакала два дня назад, и ты будешь снова плакать завтра.

— Я хочу лежать вместе с ним в могиле!

— Ха! Только он предпочтет труп посвежее.

— Мне холодно, я никуда не двигаюсь, все время стою на месте.

— Посмотри на Бренне, он освободил себя молотком и ножовкой.

— Я пытаюсь заставить любовь прийти ко мне, но она не идет.

— Помолчи! Будешь продолжать в том же духе, мы протрезвеем, похолодеем и состаримся.

Она поворачивается к Нине:

— Спасибо, киска. Как было хорошо! Я чудесно повеселилась, — она придвигается ближе, — но, боже мой, как скучно было бы здесь без меня.

Будиль голосует, такси останавливается, она садится и опускает стекло:

— Итак, друзья мои, я покидаю место преступления. Удачи со стихотворением и затворничеством! Тоска — это условие, Сванхильд, забвение — инструмент, а жизнь — праздник. Аминь!

Вновь воцаряется мир. В сумерках проплывают корабли, четырехугольники цвета мела с громко гудящими трубами, а над ними — неподвижные веера из дыма.