По Рождестве Христовом - Василис Алексакис Страница 37

Мы остановились перед каким-то низким домом с темными окнами. Но из-за неплотно закрытой двери проглядывала полоска света. На ступенях крыльца виднелось несколько силуэтов. Таня стиснула мне руку.

— Я боюсь, — шепнула она.

Пока мы поднимались по четырем-пяти ступенькам, в моей памяти всплывали мифологические сцены. Вспомнились подвиги Тесея, Геракла, Персея, Ясона.

— Выключите мобильники, — приказал нам Минас.

Люди, сидевшие в первой комнате, были похожи, скорее, на крестьян и ничуть не отличались от завсегдатаев кофеен Тиноса. Одеты они были довольно прилично, но дешево. Никто не говорил. Почти все курили, задумчиво глядя в пол или на дым. Несколько женщин разносили на подносах кофе и воду в стаканах. В дверном проеме стояли две девочки, одна заметно выше другой. Выкрашенные в розовый цвет стены были совершенно голыми. Окно закрывала тяжелая шерстяная занавесь. Никто не обратил на нас внимания, за исключением одной женщины, которая нас спросила, не хотим ли мы воды. Минас ответил, что не хотим.

Через другую дверь мы видели другую комнату, где и должна была состояться церемония. Музыка доносилась оттуда. Минас кивнул игравшему на лире музыканту, который был не старше нас, и какому-то тонколицему седоватому человеку с довольно длинными волосами. Он был похож на поэта. Позже я узнал, что он журналист. Комнату опоясывала низкая, покрытая коврами лавка, оставляя свободной только дальнюю стену. Сидевшим на ней людям пришлось немного потесниться, чтобы дать нам место. Я оказался втиснутым между Таней и журналистом.

У дальней стены стоял стол с крестом, иконами, горящими свечами и кадилом. На одном образе, украшенном ожерельем из бубенцов, вроде тех, что привязывали когда-то к девчоночьим куклам, был изображен святой Константин, танцующий со своей матерью. Другие иконы тоже были украшены бубенцами, в том числе икона святого Антония. Мне стало любопытно, за что огнеходцы почитают этого святого.

— Он считается покровителем страдающих психическими расстройствами, неврастеников, безумцев, — любезно пояснил мне сосед. — В свое время церковь святого Антония в Фессалониках была превращена в лечебницу для умалишенных.

Он мне сказал, что работает в газете «Обсерватер» и что опубликовал книгу об анастенаридах. «Каждый журналист публикует книгу, но написать вторую неспособен». Еще он объяснил, что анастенаридами их называют ошибочно, потому что их настоящее название — астенариды, то есть люди астеничные, слабые.

— Предполагаю, что так их окрестило общество, потому что сами-то они ничуть не считают себя больными. Наоборот, они убеждены, что могут преодолевать установленные природой границы, побеждать собственную плоть.

Я подумал об ударах, которые старец Иосиф наносил себе, чтобы обуздать свою плоть. Среди присутствующих был какой-то старый, почти лысый человек со здоровенной шишкой на голове. Его редкие, начесанные поверх этой выпуклости волосы словно пытались удержать ее на месте. Размером и формой она напоминала яйцо. Когда он наклонился, чтобы поворошить угли в камине, я даже испугался, что она отвалится. Почему он не сходит к врачу, чтобы ее удалить? «Если бы у старца Иосифа был такой нарост, он бы тоже не пошел к врачу». Шишконосец постоянно ходил взад-вперед между камином и столом, то переставляя образ, то гася свечку. Все входившие в комнату целовали ему руку.

— Он у них главный?

Журналист подтвердил. «Он гордится своим уродством, — подумал я. — Эта шишка — его венец». Слева от камина сидели два музыканта. Я обнаружил, что лира — это нечто вроде маленькой трехструнной скрипки с грушевидным корпусом. Музыкант держал ее перед собой вертикально, упирая в колено, и водил по струнам смычком. Барабанщик был заметно старше. Я выяснил, что он барабанит уже много часов подряд, начал еще днем. Регулярные, гулкие постукивания нагоняли сон и при этом не давали заснуть. Мелодия, извлекаемая из лиры, тоже была монотонной, это больше походило на отрицание мелодии, чем на музыку. Так что танец, который кое-кто из присутствовавших исполнял посреди комнаты, неизбежно оказывался лже-танцем. Танцоры делали два шага, останавливались, поворачивались, делали еще два шага, словно хотели пойти куда-то, но забывали куда. Среди них была старуха, а также девушка и мальчик, танцевавшие вместе со своим отцом. Они разулись. «Скоро снимут и носки».

— А что говорит Церковь об этом обычае?

— Решительно осуждает, причисляя к оргиям. Самих анастенаридов немного, всего человек сто, быть может, но поглазеть на них собираются целые толпы. Праздник, который они устраивают весной, на открытом воздухе, привлекает тысячи людей и телевизионщиков со всех каналов. В тот день попы трезвонят что есть мочи в колокола, чтобы помешать главным участникам церемонии сосредоточиться.

Танцоры и впрямь выглядели сосредоточенными. Не смотрели ни на публику, ни друг на друга, их взгляд был потухшим. К ним присоединился вожак, сделав несколько шагов. Таня опять взяла меня за руку и показала глазами на вожака.

— Вижу, — сказал я.

Из-за жары и музыки было трудно дышать. Такой же плотный занавес, как и на входе, закрывал окно.

— Мы не обязаны оставаться тут до конца, — успокоил я Таню.

Но мы остались до конца. Женщины свернули лежавшие на полу ковры и вынесли их из комнаты. Пол оказался цементный. Музыканты начали петь:

Константин был юн,

Константин был мал,

Когда мать его обручила,

На войну снарядила…

Пришли двое мужчин с лопатами, достали из камина угли, высыпали на пол и разровняли. Таня поспешно подхватила свой упавший шарф, заметив не без юмора:

— Предпочла бы наблюдать за этим с некоторого отдаления.

Угли простирались почти до самых наших ног. Другие участники церемонии тоже встали и сгрудились возле стола. Вожак раздал им иконы и каждому повязал на шею красный платок. Благословил уголья, изобразив крестное знамение кадилом. Танцоры с образами в руках трижды обогнули раскаленную массу, потом прошли прямо по ней, в первый раз подскакивающей походкой, потом более твердым шагом. К музыке добавился звон бубенцов.

Было непохоже, что они испытывают боль. Мне вспомнился рассказ таксиста об отшельнике, который остался совершенно невозмутимым, когда загорелись тряпки на его ногах. Даже мальчуган, державший самую маленькую иконку, смело прошелся по углям два-три раза. «Они убеждены, что их оберегают святые, вот почему им не больно», — подумал я. Никакого восхищения я не испытывал, только жалость к этим людям, которые принуждают себя к столь бесполезным физическим усилиям. «Они обманывают не публику, а самих себя». Зрелище привело меня в уныние. «Этот обряд — отголосок древних, детски наивных верований». Меня пронзила боль, которую сами они не ощущали.

Угли быстро потухали. Успех операции приветствовал всеобщий радостный крик. Антигона плакала. У меня тоже выступили слезы на глазах, но из-за дыма. Мужчины, доставшие угли из камина, ссыпали их в железные тазы и вынесли. Иконы вновь заняли свое место на столе. Вожак ликовал.