Дневник мотылька - Рейчел Кляйн Страница 37

Я заснула. Но, проснувшись на следующее утро, все еще не пришла в себя. Я не могла сосредоточиться. Меня бесило, что я все еще не пришла в норму, — ненавижу слетать с катушек. Я запланировала в эти выходные начать «Холодный дом», но теперь была неспособна мыслить ясно. Что-то было добавлено в этот гашиш. Сам по себе он не настолько крепок, чтобы вызвать такие галлюцинации.

Я знаю, что было добавлено в гашиш, — будущее. Гашиш окунули в грядущее. Туда, где все переменились и стали другими людьми. И я превратилась в человека, который мне совсем не по душе. Но это было не важно — та, новая я, забыла все обо мне теперешней. Меня больше не существовало. Это хуже, чем смерть. Это значит, что моя настоящая жизнь — иллюзия.

Может, я схожу с ума? Откуда я знаю, в чем разница между потерей связи с реальностью и способностью видеть нечто за гранью реальности? Все за гранью реальности. И никого рядом, кто мог бы мне объяснить разницу.

В прошлом году на моих глазах Анни Паттерсон слетела с катушек. После этого она переменилась. Это случилось на хоровом концерте. Она была очень высокая и потому стояла в верхнем ряду позади всех. Она все время переминалась с ноги на ногу, не в силах стоять смирно. Когда она пела, ее голова клонилась в сторону, ей стоило невероятных усилий держать голову прямо. Ее темные волосы — прежде такие густые — едва прикрывали уши. Одно ухо торчало. Все лицо ее было бесцветным, кроме носа, покрытого красными пятнами. Анни напоминала больное животное. После концерта она спускалась со станка неуверенными шажками, покачиваясь на ходу. Просто невероятно, как она похудела! Никогда не могла представить себе, что кости у человека могут быть такими тонкими. Прежняя Анни исчезла. Она ушла вместе с плотью, мышцами и жиром. И если энергия во вселенной не исчезает бесследно, то куда она девалась?

Анни провалилась в глубокую черную дыру и не смогла оттуда выбраться. Это был несчастный случай. Она просто заглянула в нее — посмотреть, как оно там, — и упала. Больше я никогда ее не видела. Однажды за завтраком ее подруга сказала: «Анни проживает свою жизнь, как будто это роман, который она когда-нибудь напишет».

За ужином все так насмехались надо мной, что мне хотелось убежать обратно в комнату. Но я очень проголодалась — ведь за все выходные у меня и крошки во рту не было. Ни в субботу, ни в воскресенье я никуда не ходила, сказавшись больной. Измученная до предела, я все это время проспала. По воскресеньям у нас вечерний фуршет, и я могла быстро поесть и убраться. Я набросилась на еду, не успевая тщательно прожевать и жадно глотая, чтобы снова откусить очередной кусок. Это был какой-то неестественный голод. Я слопала две порции, ни слова никому не сказав, и ушла к себе. Нам разрешалось по воскресеньям лишний час провести в общей комнате, но я даже не пошла туда вместе со всеми. Я закрылась в своей комнате. Никаких сомнений, что-то было подмешано в гашиш. Не могу понять, почему он только на меня так подействовал. Но остальные девчонки обожают подкурку — и вот это у меня тоже никак в голове не укладывается.

Люси заглянула спросить, стало ли мне лучше, и я ответила, что хочу побыть одна. Я лежала со своим дневником под одеялами и старалась не заболеть по-настоящему. Если лежать неподвижно, позволяя волнам тошноты беспрепятственно накатывать, то морская болезнь скоро проходит. Меня так и тянуло отползти в дальний угол шкафа и забиться там за платьями. Маленькой я так и делала.

Вот потому-то я и не хотела возвращаться в школу. Я боялась, что все начнется снова. Я не могу закрыть глаза и пожелать, чтобы все исчезло.

Я хочу стать невидимой.

В этой школе нет секретов. Кто-то что-то пронюхает. А нет — так выдумает и убедит всех, что это правда. В итоге уже не важно — правда это или ложь, была тайна или не было.

Клэр поджидала меня по дороге на ужин. Она сказала, что ей нужно со мной поговорить. Попросила меня прийти после ужина в общую комнату и так нервно отбросила назад колечки своей длинной челки, что я сразу догадалась — речь пойдет о мистере Дэвисе. Но идти мне не хотелось.

— Я знаю, ты не поверишь, — сказала Клэр. Она почти прижалась ко мне и жарко дышала в ухо; меня так и подмывало оттолкнуть ее. — Особенно ты, ведь вы всегда говорили с ним только о поэзии!

— Конечно.

— Я не могу сказать, откуда я это знаю, но знаю наверняка — это правда. Мистер Дэвис и его жена сочиняют порнографические рассказы. Вместе! — объявила Клэр.

— Ты угадала — я в это не верю. Ну и дура же ты!

— Спроси у мистера Дэвиса, если не веришь мне!

— Для чего им это, как ты думаешь? — спросила я.

— Они пишут рассказы для журналов — под псевдонимом, конечно. Не такие они дураки. Они же не хотят, чтобы их выгнали с работы.

— Но ты-то как об этом проведала?

— Я говорила, что не могу сказать. Доверься мне.

— С какой стати? Докажи мне сначала, что это правда.

— Потерпи, доказательства я добуду.

Я хотела уйти, но что-то меня удерживало. И я спросила:

— Ты видела этот журнал?

Клэр замялась и ответила вопросом на вопрос:

— Как ты думаешь, они с женой проделывают все это в постели, прежде чем описать?

— Если они и сочиняют такое, то исключительно ради денег. Чем бы он ни занимался, мне все равно, — сказала я.

Но мне не все равно.

Ученицы дневного отделения никогда не прикасаются друг к другу. Они кривятся, когда обитательницы пансиона идут по коридору в обнимку. Но мы не такие, как они. Даже мысль о прикосновении к другой девушке отвратительна им. Но вечерам они висят на телефоне. И все их разговоры лишь о парнях, косметике и тряпках. Мы же все вечера проводим друг с другом. Мы ненавидим телефон. Никому из нас не в радость вспоминать о своих семьях. Отсутствие новостей — хорошая новость. Всем известно, что почти все тренерши и половина учительниц — лесбиянки, но об этом не принято говорить. Ученицы дневного отделения обожают молоденькую и хорошенькую тренершу по хоккею, но все знают, что она живет с другой женщиной. Мне на это наплевать. Я с девчонками дневной школы почти не общалась, за исключением Доры, которая раньше тоже была на дневном. Только в этом году Дора перешла на пансион, потому что ее отец на год уехал в академотпуск в Париж. Да и раньше она отличалась от всех этих глупых блондинок. Она всегда больше напоминала пансионерку, хотя не очень-то ее хотелось обнять — такую сухую и холодную. Если мне случалось идти с ней под руку, я всегда ощущала неловкость.

Я стараюсь не вспоминать о Доре.

Всегда очень заметно, если что-то «этакое» происходит между двумя уродливыми толстухами. Мне приятно, что все мои подружки хорошенькие, может, именно поэтому я не люблю Клэр?

Вчера вечером после ванной мы с Люси валялись на ее кровати и читали. Она положила голову мне на плечо, а я играла ее светлым локоном.