Московское наречие - Александр Дорофеев Страница 38

Остановил такси, кратко буркнул в двух словах «Нагатинская», решив ни с того ни с сего проведать одну старую знакомую, никогда не пристававшую с глупыми просьбами, и заснул. Очнулся на закате и первое, что увидел – невероятная цифра на таксометре, показавшаяся утроенным числом сатаны. Суточных Дзельтермана едва хватило расплатиться. Никакой «Нагатинской», конечно, и близко не было, хотя за такую сумму могли бы и довезти, зато вздымался в вечернее небо четырехглавый, точно из другого измерения, собор архитектора Гауди-и-Корнета – Саграда Фамилия.

«Ах, вот оно Святое Семейство! – осенило Туза. – Ясновидящая!» – перевел он в уме и то медное слово на двери гадательной консультации Сони.

Туз присел на лавочку близ собора, но немного в стороне, опасаясь, не рухнет ли кривоватое, будто вылепленное в детской песочнице, Семейство. У зодчего явно было даже не раздвоенное, а расчетверенное сознание.

Вокруг еще толпился народ, набиваясь в родственники Семейству, а Туз думал, что вся его жизнь такая же, впопыхах слепленная, без линеек и отвесов. И впрямь ощущал себя наречием, склонным только к безличным выражениям, вроде «погано» или «херово». Хотелось увидеть Будду, оставленного в камере хранения, и пожаловаться на карму. А может, влезть на самый верх Семейства да кинуться вниз головой, исполнив предсказание Сони? Он хорошо понимал Еву, вкусившую-таки от древа, несмотря на обещанную смерть.

«Вот и думаешь, не прыгнуть ли со Святого Семейства, когда твоя семья вконец разваливается?» – произнес кто-то слева. На другом конце скамейки сидел холеный человек, и Туз глазам не поверил, узнавая в нем самого себя, только чуть постарше и другой масти – трефового, с траурным оттенком и сигарой во рту.

«Аспезио Трефо? – спросил с придыханием. – Привет от Миши Дзельтермана. Я вам Будду привез».

«Это хорошо, спасибо, – кивнул сеньор, грустно улыбнувшись. – Но буддизм в прошлом. Теперь я вольный каменщик, член трех шаров. Знаешь, камень на камень, кирпич на кирпич строим мы новый мир и нового человека. – И тяжело вздохнул. – Однако семейные дела вкривь и вкось. А ты буддист?»

«Ну, отчасти», – замялся Туз. Разглядев соседа, он понял, что сходство между ними чисто поверхностное, как у постройки Гауди с готическим собором. Лицо сеньора Трефо было возвышенно строгим и слегка надменным: «Это ничего, мы допускаем исповедание любой религии. Единый Бог – великий архитектор всей вселенной! И я могу назвать тебя братом – фра! Чем тебе помочь?»

Узнав о бедственном положении, покачал головой: «Да, ситуация не из приятных. Мне Будда ни к чему. Но есть знакомый коллекционер, собиратель буддийских древностей. Правда, далековато – в Мексике. Каким ремеслом владеешь, фра? Это хорошо, что художник, передается по наследству. Приходи завтра к десяти на улицу Принцесса, что в готическом городе, встретимся в кафе под скульптурой “Ностальгия”. Будет тебе заказ!»

На этом расстались. То есть Трефо ушел, а Туз остался на скамейке. Так и провел ночь под Святым Семейством, надеясь, что оно устоит. Воображал заказ от сеньора на какой-нибудь розенкрейцерский триптих с крестом и розой…

Утром в закусочной на улице Марина на оставшиеся деньги съел похлебку под названием гаспачо, запив красным вином. Бодро вышел на авениду Диагональ, затем по Карлу Первому до пласы Лос Торос, пересек площадь Ангела и углубился наконец в Принцессу, где вскоре отыскал «Ностальгию» – голую бронзовую бабу с орлиным носом, но похожую на русскую. Рядом в открытом кафе уже сидел сеньор Трефо. Да Туз не сразу приметил его, заглядевшись на местных девушек, – сплошь принцессы вокруг! Конечно, русские тоже красавицы, зато у этих другое выражение лица, праздничное, словно каждый день встречают Спасителя.

«Глупо, фра, в твоем положении пялиться на мухерес, – сказал Трефо. – Я бы задумался, что дальше делать». Он обмакивал кончик сигары то ли в бренди, то ли в виски, но не предлагал ни того ни другого. Под барселонским солнцем его виски поблескивали сединой, и уязвленный Туз не преминул спросить о бесе. «Не мне в ребро, – вздохнул Трефо, погрозив кому-то пальцем, – а жене моей Соне! Загуляла со скульптором Рабиновичем. Видишь, вылепил, как живую! – кивнул на „Ностальгию“ и воскликнул. – То ли ее убить, то ли его, то ли себя?»

«В любом случае самоубийство, – поморщился Туз, не слишком удивившись насчет Сони, будто уже знал, чья она жена. – А других вариантов нету?»

Трефо склонился к столу: «Есть еще один, фра, последний – заказ тебе на Соню»…

«Да ты что, братец?! – всполошился Туз. – Ушам не верю! Что за масонские штучки? Ты не понял – я живописец, а не душегубец!» И под шумок набуробил себе бренди, которое на поверку оказалось неплохим бурбоном.

Возвращая его к беседе, Трефо щелкнул пальцами с треском пистолетного выстрела: «Чистое недоразумение, фра! Говорю о жизнеутверждающем заказе – на оплодотворение. Пусть Соня зачнет от тебя. Она тоже не права, хотела сэкономить, а я обещаю билет в Мексику и премиальные».

«А что же Рабинович? – насупился Туз. – Ему и карты в руки!»

«Если сработаешь ты, дитя уродится цветом в мать и похожим на меня, а не на Рабиновича, – раскрыл секрет Трефо. – Это будет твой маленький кирпичик в строительство нашей семьи!»

Вообразив ударную стройку, Туз спросил довольно нагло: «Всего один кирпичик?»

Сеньор Трефо глянул в упор: «Судя по глазам, у тебя не только с деньгами, но и с идеалами плохо. Совсем не обязательно первобытно-общинным способом. Зайдем в клинику, где оставишь семя. Сразу получишь билет, деньги, адрес коллекционера. Дон Пепе большой человек, лучший друг английской королевы, – купит Будду не торгуясь. Кстати, у меня младшая сестра в Мехико, не знаю даже, чем занимается, но есть телефон, – полистал блокнот. – Запиши на всякий случай»…

С юных лет Туза направляли то туда, то сюда. Полетев в Барселону, думал, что это наконец его личный выбор. Не тут-то было. Пути и путы слишком близки друг другу, едва просвет заметен. Влекут неведомо куда, затягивая, связывая и заплетая в придуманную кем-то историю. Да, может, лучше хоть как-нибудь ковылять в путах, чем вовсе погрязнуть в беспутье…

«Эх, в конце-то концов, ничего особенного, – утешал он себя. – Конечно, лучше было бы просто трахнуть Соню, как та и предлагала, на отечественный манер, да что поделаешь, когда тут у них сплошной модернизм, даже в Святом Семействе. Продажный мир капитализма, а рассуждают об идеалах. Ну, получат сыночка-пьяницу»…

Клиника оказалась под боком, прямо за «Ностальгией». Его отвели в специальную комнатку и подробно, словно отправляя в опасную экспедицию на чужую планету, объяснили, как добывается семя. Впрочем, Туз, представляя себя масоном, строителем светлого будущего Сони, долго возился – в отличие от вольных, невольный каменщик.

Закончив сделку с Трефо и сухо простившись, вышел из готического города на бульвар Ла Рамбла. Пели и щебетали птицы, вылетая из клеток и возвращаясь обратно. Замер выкрашенный серебряной краской человек, изображавший известные монументы, как в свое время Филлипов с Липатовой. Туз едва не всплакнул, вспомнив райский сад в участке подножий. Какой-то мужик в фуражке со звездой вещал, взобравшись на скамейку: «Все перепутано! Все ложь, обман! Мы живем в пожирающем себя мире. Мы наслаждаемся сами собой! Чудовищное слово Консумизмо правит нами! В нем последние окончательные времена – ла консумасьон де лос сиглос – потребление столетий»…