Плясать до смерти - Валерий Попов Страница 38

Лицо ее искривилось беззвучным плачем.

— Ну погоди, Настя, не плачь.

— Мне страшно, папа.

— Это нормально, Настя! Всем страшно. Скажи, Нонна! А население Земли пополняется. Вот и ты родилась!

Всхлипнула. Но уже с какой-то надеждой.

— Она говорит…

— Врачиха?

Кивнула. Теперь поскорее хотелось бы узнать… Или спешить не надо? Какое-то отстранение. Звон в ушах. Такое, говорят, перед инсультом бывает.

— Она говорит, все очень плохо у меня. И — все может быть.

— Что? Почему же молчала ты? Соображала, нет? Это же не дневник с двойками прятать!

Хотя именно с этого началось.

— Я что — так тебя запугал? Может быть, бил?!

— Ты еще на меня орешь?! — заморгала.

— Я не ору, Настя! Я в отчаянии!

Молчали с ней, прерывисто дыша.

— Ну и что? — произнес я уже почти спокойно.

— Она сказала, только очень хорошая акушерка спасти может!

— Кого? Тебя? Или…

Всхлипнула. Впервые, можно сказать, дочурка доверилась! Счастье? Но в какой момент! А где же эту «очень хорошую акушерку» взять, когда в стране вообще все исчезло?

— У нее, сказала, таких сейчас нет!

— Придумаю, Настя. Успокойся!

Жиденькие волосики ей погладил. Вариант был один — и четкая моя мысль воплотилась. Распахнулась дверь, и вошли «Дед Мороз со Снегурочкой» — Жора и Сима. Вот уж не чаял увидеть их!

— А ты боялся! — протянул Жора лапу с якорьком. — В общем, гляди сюда! Акушерка хорошая есть. Жанна зовут. Ну если уж она не поможет…

Тогда что?

— Настя! — вдруг вскинула голову мать.

— Что, мама?! — всхлипнула Настя, размазывая слезы вместе с макияжем.

— Дай сигарету.

Убью!

— В общем, Настя, — бодро сказал Жора, — топай в Снегиревку!

— В Снегиревку? — Настя сквозь слезы улыбнулась. — Это где я родилась?

— Ну! — произнес Жора. — А теперь ты родишь!

— Сделаем! — Настя встала по стойке «смирно».

Молодец. Характер бойцовский, отцовский.

«Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!» Словами латаю все. И даже материю создаю. Моя любимая редакторша повторяет в трудные минуты мою фразу: «Одних кофт — две!» И Настю отпечатал. Четко, как гривенник. «Характер бойцовский, отцовский!» Поможет это — сейчас?

…Целую ночь звоню по выданному мне Жанной телефону.

— Извините, это опять я. Что нового?

— Не звоните сюда! Идет операция.

— Почему же так долго? Уже два часа!

— Очень тяжелый случай.

— Что?!

— Извините.

Нарастающий гвалт голосов. Звонко брякают инструменты. Чувствуется гулкое кафельное помещение. Короткие гудки.

Звонок в дверь. Вряд ли к добру!

Чередой входят родичи. Все в черном, как вороны. Вероятно, дозвонились! Сели на стулья. Тишина. И нам, что ли, переодеться в черное?! Они уважают, видимо, ритуалы. А вот мы — нет! Почему к страданиям прилипает еще разная чепуха? К горю — еще и пошлость. У Симы, похоже, в шляпке бриллиант!

— …Умерла, — выдохнул Колька. И после выдержанной паузы добавил: — Дочь.

Всхлипнул, подтер нос. Я сказал, повернувшись к Нонне:

— Чаю поставь.

— Да что чай! Помянем. — Жора стукнул бутылкой. — Говорят, пять минут пожила. Все дело!

Парадный подъезд! Цветы, смех, поцелуи. Нам не сюда.

Нонна чуть не купила было цветы, но я одернул. Букеты нам ни к чему. А теперь вот почувствовал: пустыми встречать тоже плохо. Умеет Настя так сделать, что податься некуда, счастье — нигде. Вот дверка стукнула. Настя растерянно как-то улыбалась. Не отработан еще такой ритуал! Несколько в стороне оказались от счастливой толпы. Была бледная, толстая. Словно и не родила. Что ты такое говоришь?! «Словно… и не рожала?» Тяжело тут слова составлять! Каждая буква как мина. Обыденно так чмокнули ее. Будто после занятий каких встретили. А что там осталась последняя наша надежда… что говорить?

Родичи стояли в сторонке, растерялись, что на них непохоже. Как вести себя? Обнимать, поздравлять? С чем? Что осталась жива?

Поэтому только поклонились издалека, как на светском приеме. Настя кивнула им рассеянно. Чувствовалось какое-то огромное впечатление в ее душе, но нельзя поделиться.

— Ну? Пошли?

Кивнув родичам, двинулись. Не сговариваясь, шли не по широкой праздничной улице, а узкими переулками. У парадных в жаре и пыли валялись плоские собаки, как коврики для вытирания ног. Бережно их обходили: вдруг случайно заденем и Настька вспылит, сорвется. Не дай бог. Хотя, может, так лучше? А то она заторможенная какая-то идет. После наркоза? Смотрела куда-то вбок и что-то бормотала.

Несколько шулерски, ничего не объясняя, прямо на Невский к нам ее завели, словно так и надо. Останется? Если от потрясений про Петергоф вдруг забудет, вот и будет хорошо!

Сели. Обед никакой был не праздничный. Праздником не пахнет. Но старались. Нонна выстояла огромную очередь за цыплятами по рубль сорок семь, вымочила в уксусе, чтобы были помягче. Настя ела молча, но жадно. Бедная. Изголодалась.

— Ну как, Настя? — спросила Нонна. — Я давно не готовила!

— Ску-сна! — Настя помотала головой, утерла опухшей рукой губы. Маленько ожила?

Потом они стали мыть посуду, а я вышел. Понимал, что главного при мне она не расскажет.

Сидел тупо в кабинете. «Жизнь удалась-2»?

Потом донеслись голоса: вышли из кухни.

— Ну давай, Настенька! Ляг, поспи. Постельку я чистую постелила. Ни о чем не думай. Или только о приятном. Помнишь, как мы по морю плавали? А как в Елово костер жгли? Лежи, представляй. Дг?

— Дг!.. А утром скажешь мне Ду?

— Скажу, Настенька, конечно! Дг!

Вот только в такие дни Настя и наша!

Нонна, чуть скрипнув, прикрыла дверь. Бесшумно, на цыпочках, пришла.

— Ну что? — шепотом спросил я.

— Рассказала! — Настя всхлипнула. Сделала глубокий вздох. — Она видела ее! Лежала в таком корытце. Маленькая совсем. Синенькая. И еще дышала. Настя даже подумала: может… но тут накрыли ее тазом и унесли.

— Тазом?

Нонна, не поднимая глаз, кивнула. Обнявшись, поплакали.

Потом вытащили из ящика припасенные нагруднички, фланелевые ползунки. Мягкие какие! И почему-то теплые.

Не натыкаться же на них каждый день — никакого сердца не хватит. Выкинуть в бак? Но вдруг Настя увидит? Убрали пока назад.