Пасхальный парад - Ричард Йейтс Страница 38

— Ты думаешь, дома все будет нормально, когда тебя отсюда отпустят? — спросила Эмили.

— В каком смысле?

— Ты не захочешь перебраться в Нью-Йорк?

— Ну что ты. — Сара явно смутилась. — Это была глупость. Зря я тебе тогда позвонила. В тот вечер я была… как сказать… уставшая и расстроенная. А потом это прошло. Мне нужно было просто отдохнуть, вот и всё.

— Дело в том, что я просматривала газетные объявления о работе, а еще мой приятель считает, что он сможет подыскать тебе место в компании «Нэшнл карбон». Ну а пока ты не устроишься, ты могла бы какое-то время пожить у меня.

В ответ Сара покачала головой:

— Нет, Эмми. Все это в прошлом. Забудем об этом, ладно?

— Ладно. Просто я… Ладно, забыли.

— Ты собираешься заглянуть к Пуки?

— Да, была у меня такая мысль. Ты знаешь, как отсюда пройти к ее корпусу? — Спросила и тут же поняла, что это глупый вопрос. Что может знать Сара, сама запертая в клетке? — Не важно, — поспешила она добавить. — Я найду.

— Ну, тогда тебе лучше идти, — сказала Сара, медленно вставая со стула. — Спасибо тебе, дорогая, что приехала. Я так рада была тебя увидеть. Передай Пуки от меня самые нежные слова.

Эмили долго шла по аллее, и в какой-то момент до нее дошло, что она не помнит точные слова привратника: то ли надо миновать три корпуса и, повернув направо, пройти еще четыре, то ли сначала четыре, а потом еще три. А спросить было не у кого. Указатель на одной из развилок сообщал: «Е4 — Е9», но от этого было мало проку, а второй, пониже, направлял в морг. В отдалении серое небо коптили две трубы-близнецы. Скорее всего, это был завод, но ей на ум почему-то пришел крематорий.

— Простите, сэр, — обратилась она к старику на скамеечке. — Вы не подскажете, где находится…

— Не связывайтесь со мной, дамочка, — оборвал он ее и, приложив к одной ноздре большой палец, подался вперед и выпустил из другой ноздри яркую струю. — Не связывайтесь со мной.

Она шла дальше, стараясь не думать о старике, пока рядом не притормозило такси и водитель, высунувшись в окно, не предложил ей свои услуги.

— Да, — ответила она. — Спасибо.

Ну не зашла к матери, успокаивала она себя, когда машина отъехала, это ничего не меняет. Старушка Пуки все равно молча лежала бы с выражением постоянного недовольства на лице. Она протянула бы руку за сигаретами, но при этом не улыбнулась бы, ничего бы не сказала, и, возможно, никак не показала бы, что она вообще узнала дочь.

Эмили выждала больше трех недель, прежде чем позвонить в Сент-Чарльз и узнать, выписали ли Сару. Позвонила она из офиса, в рабочее время, чтобы Тони наверняка не было дома.

— Ой, привет, Эмми… Да, я уже давно дома… Как кто?

— Я спросила, как дела.

— Всё хорошо. Здесь Тони-младший с женой и ее детьми, так что у нас небольшой сумасшедший дом. Она очень милая и сильно беременная. Мы помогаем им подыскать жилье, а пока они живут у нас.

— Ясно. Ты иногда давай о себе знать, Сара. Если я чем-то смогу… э-э… помочь, ты мне скажи.

И Сара дала о себе знать, хотя и не по телефону. Спустя какое-то время она прислала письмо. Конверт был надписан знакомым бойким почерком девушки, начинающей выезжать в свет, но само письмо было отпечатано на машинке и изобиловало исправлениями, сделанными шариковой ручкой.

Дорогая Эмми.

Я тебе пишу, а не звоню, потому что хочу опробовать пишущую машинку, которую Питер подарил мне на день рождения. Это переносной подержанный «Ундервуд», не без изъянов, но печатает! После того как я ее почищу и отрегулирую, она заработает как часы.

Родился мальчик! Восемь фунтов и семь унций. Он вылитый дедушка, мой муж. (Тони страшно злится, когда я это говорю, очень уж ему не хочется быть дедушкой.) Только что я закончила делать переносную детскую кроватку. Это первый и последний раз! В ход пошли большая бельевая корзина, поролон, плакированная ткань, простынное полотно, чертежные кнопки и немереное количество голубых лент. Не всякий человек отважился бы на такое, но спустя неделю все было закончено. Измученная, но торжествующая, я привезла ее в дом, который снимают Тони-младший с семьей, но никого там не застала. Два дня я возила это чертово сооружение в универсале, пока оно наконец не заняло свое законное место.

Всю эту неделю я по уши в ежевике. У нас добрых четверть акра под кустами, а на них огромные ягоды, которые так сами и просятся в кастрюлю. Я уже собрала, перемыла, сварила и заморозила пятнадцать литров сиропа и закатала двадцать банок с желе, а конца этому не видно. При этом сама я терпеть не могу ежевику. Я делаю это только потому, что хорошо запомнила слова одного альпиниста. Когда его спросили, зачем ему захотелось подняться на Эверест, этот человек ответил: «Потому что он есть».

Пуки я в последнее время не навещала по двум веским причинам. Во-первых, мое вождение ограничивается исключительно окрестностями, по крайней мере до тех пор, пока я не обрету прежней уверенности и не отращу волосы. А во-вторых, мне редко когда удается вообще сесть за руль. Тони ездит на завод на своем «Т-берде», у Эрика свой «Т-берд», на котором он ездит в мастерскую по ремонту мотоциклов, а Питер на лето устроился на работу в Сетокете и ездит туда на моем универсале.

А теперь я должна с тобой попрощаться, так как меня ждет моя ежевичная поляна. Будь здорова.

С любовью,

Сара

— И что ты по этому поводу скажешь? — спросила Эмили у Говарда, после того как он прочел письмо.

— А что я должен по этому поводу сказать? Обычное бодрое письмецо.

— В этом-то все и дело, Говард. Слишком бодрое. Если бы не упоминание о том, что у нее должны отрасти волосы, можно было бы подумать, что это пишет самая счастливая, всем довольная домохозяйка на свете.

— Может, она себя такой видит.

— Да, но я-то знаю, как обстоит дело, и она это знает.

— Да ладно тебе. — Говард встал и начал расхаживать по комнате. — Чего ты от нее хочешь? Чтобы она каждые пять минут изливала тебе свою душу? Чтобы она тебе рассказывала, сколько раз за последний месяц он ее избил? Когда это происходит, ты говоришь: «Я не хочу, чтобы она тащила меня на дно». Ты, Мили, странная девушка.

Ночью, когда они лежали в постели, обессиленные после любовных утех, она робко тронула его за плечо:

— Говард…

— Мм?

— Я хочу тебя о чем-то спросить. Только обещай мне, что скажешь правду.

— Мм…

— Ты правда считаешь меня странной?

Летом 1967 года они провели каникулы в Ист-Хэмптоне, где Говард ни разу не бывал со дня своего развода. Ей понравился его дом — много света и пространства, пахло опилками и травой, и после городских запахов это было как глоток кислорода, а еще ей понравилась старая кипарисовая дранка, серебрившаяся на солнце. В голове все время вертелось слово «роскошный» («Мы там роскошно провели время», — рассказывала она потом всем в Нью-Йорке). Ей нравились волны, и как Говард в них бросался, и как он подпрыгивал, когда набегала очередная волна. Ей нравилось, как его член после купания съеживался, становясь синевато-пурпурным, и только ее губы и язык, слизывая соль, могли восстановить его до нужных кондиций.