Комплекс Ромео - Андрей Донцов Страница 38

Летевшие в бизнес—классе респектабельные девушки оказались проститутками, умудряющимися заполнять собой на современной родине проституции премиальный сегмент. В честь победы и под воздействием жары и алкоголя они исполняли жаркий топлес—танец в проходах.

Самыми разумными во всем этом хаосе были мудрые восточные женщины в костюмах стюардесс. Они, благодаря умению говорить с горячими мужчинами, накопленному на генетическом уровне за века, и подавили конфликт в самом его апогее. Женщины и свежий воздух – вот чем можно без всяких сомнений гордиться дружественному народу Туркменистана.

Интересно, это был рядовой полет, или нам правда немного не повезло?

– Найти.

– Так…

– Трахнуть…

– Обязательно…

– Забыть…

– Так… – Колясик сморщил лоб. – И в чем проблема—то?

– Забывать. Нельзя все время забывать. Эта плоскость – скучная, широкая и беспеср… беспрес… хуевая… Это наркотик, к которому привыкаешь. Вот ты употребляешь наркотики?

– Употребляю…

– Не—е—льзя. Ты должен сохранить концентрацию внутри себя, сознание свое оберегай… а то представится в жизни шанс что—то сделать… а ты уже чмо, а не человек.

– Подожди, давай вернемся к бабам.

– А, по—моему, все одно: и бабы, и наркотики, – вмешался Денисов.

– Ебнуть бы тебе по очкам, – разозлился я. – Объяснял же тебе: что это потребительство… сиськи в рекламе… и в башке твоей сиськи… вы туда человека верните… в башку себе верните человека…

– Да на хуй мне человек в башке, когда мне баба нужна?

– Вот ты какой раз в Таиланд летишь?

– Шестой.

– Сколько в прошлой поездке баб трахнул?

– Пять, – не задумываясь, ответил Коля.

– А чего так мало—то? – спросил Денисов.

– Так мы и жили на необитаемом острове.

– Хорошие это были люди?

– Че?

– Люди, говорю, были хорошие?

– В смысле сисек, что ли?

– В смысле людей…

– Да где люди—то были?

– Бабы эти… Они ж людьми были, нет?

Недоумение сковало лицо Колясика – творческого человека – казалось, навсегда.

– В смысле? Чего ты имеешь в виду? Как бабы, что ли, люди были хорошими?

– Как люди, блядь, Колясик, как люди! Была ли там хоть одна баба как человек лучше, чем другие четыре.

– Я не знаю, – Колясик заметно расстроился, – я их вроде… как его… ну, ебал…

– Ну, давай, допустим, что была. Одна баба из них была человек хороший.

– Ну, допустим.

– Представил себе, какая именно?

– Ну, представил… хотя нет… это она как баба лучше… а как человек… не знаю…

– Вот так и любви не будет. И людей хороших в мире не останется. Родишь ты, Коля, ребенка, зачем родишь, знать точно не будешь, но родишь. Полезет он через забор, зацепится платьишком и будет висеть на заборе и плакать… и на помощь звать…

– У меня сыну пять лет…

– …а никто уже не подходит. Потому что ты, Коля, ебал всю жизнь кого попало. И плохих людей от хороших не отличал. И на хуй им, хорошим, оставаться на земле этой, где их ебут и сразу забывают? Что им здесь делать?

Сопля, длинная, как молния, соскользнула по локтю Колясика.

За стеклами блестели глаза Денисова. Я и сам был готов разрыдаться. Давно я не пил и не разговаривал с людьми, незнакомыми до такой степени, что можно было, не опасаясь, вывалить все, что есть в голове.

Я встал и громко заявил, глядя на сидящих перед нами проституток:

– Ебаться надо много – это дело хорошее. Но и для любви места в штанах своих оставьте. Если в башке нет, хоть в штанах…

– А в сердце… в сердце? – вопрошал Колясик.

– А в сердце, Коля, оно всегда есть. Только ни хуя мы его не слышим. Сейчас ведь какая музыка в моде?

– Какая?

– Громкая…

– Дык, что ж их теперь – не трахать?

– Трахать можно – забывать нельзя, – как же у меня болела голова. – Помнишь, как Сент—Экзюпери говорил: Коля, говорил Сент—Экзюпери: мы в ответе за тех, кого трахаем.

Опять самолет Москва—Бангкок. Точнее, какая—то пересадка и вырывающее жилы ожидание самолета.

– Николай, отстаньте, пожалуйста, мне так плохо сейчас. Так плохо, как уже недели две не было. И забудьте, пожалуйста, все, что я нес в самолете.

Квадратная голова, сон в самолете пьяным – пытка, которую суждено пройти не всем. Но и не избежать ее многим.

– Нет, погоди. Вот ты человек с нестандартным мышлением (по—горбачевски на «мы» ударение – видимо, раз мЫшление – значит, думать надо вместе, в моей голове нет ничего).

– Я вообще, Николай, сейчас без мышления. А слово «нестандартный» – оно длинное и противное. Идите вон к Денисову с такими словами.

– Нет, с нестандартным. Я же, блядь, вижу… Совет ты можешь дать или нет по важному вопросу, проповедник хуев?

– По ебле опять…

– По работе. Я тебе не сказал, я в департаменте по культуре и туризму в мэрии работаю. Меня в отпуск еле отпустили.

– Душещипательная история…

– Не пизди, слушай. – У Колясика началось тяжелое дыхание Иржичеха, с хватаниями за локоть и нарушениями интимной персонифицированной зоны путем заглядывания в глаза с близкого расстояния.

Я понял, что мне не уйти. Я всю жизнь не умел уходить от всех этих пацанских разговоров с заглядыванием в глаза и обязательными объятиями в конце – так и знакомился в итоге черт знает с кем половину своей жизни.

– Меня так оттрахали у мэра на ковре. Так оттрахали, Саша. И сам он приложился, что обиднее всего. Понимаешь, по полной программе приложился. Не пойдешь, говорит, в отпуск или оставайся там в своем Таиблянде навсегда. Все из—за этого комитета ебучего у мэра две недели назад. У меня до сих пор после всего этого не стоит.

– У Лужкова, что ли?

– Да не… Я ж не из Москвы.

Странно, что не из Москвы. Типичных московских черт в нем было предостаточно. Среднестатистический москвич напоминал мне переполненного жизненным пафосом тракториста, только что оприходовавшего в полях одну доярку и с неподдельным энтузиазмом спешащего к другой. Бежит по полям русским, а вокруг почему—то Кремлевские звезды, мосты, трасса оживленная… А типичный питерец был его худосочным старшим братом, который стянул, пока младший трахался, у него трояк из заднего кармана и уже, падла, кирнул. И с недетской сосредоточенностью не показывает вида, что выпил, крепится.