Человек из Красной книги - Григорий Ряжский Страница 38

«Вот и жила б себе дальше в своём Каркажале, – подумала тогда Настасья, – а то приезжают сюда пигалицы разные только головы людям морочить да с пути сбивать…».

Но и зла большого тоже не получалось на неё обрушить, всё же эта цинковая Евгения больше была правдошной, не притворной, и как ни старалась Настасья убедить себя в обратном, не получалось у неё, – рассыпалась шаткая пирамидка, в самом низу которой располагалось то, какое виделось дурным и неудобным для жизни, сверху же – остальное, доброе и устойчивое, которое, как ни пытайся, уже было с головы не свернуть. Вот и выходило, что чаще переворачивалась пирамидка та с головы обратно на ноги. Ну а если подбить серёдку, то по большей части всё же оставалась непонятка: то – так, а то вдруг вроде бы и по-другому, не настолько болезненно и обидно против прежнего.

А ещё погодя всё поменялось. Для каждого из них, но по-своему. Женя в тот день уехала на бывшую работу, передавать дела другой чертёжнице, что пришла на её место. Ну, и трудовую забирать, как водится. Там её и прихватило, в кадрах. Скрючило так, что еле добежала до тамошней уборной. Где и провела минут пятнадцать, пока не отпустило: тошнило не переставая, и крутило изнутри, всю, казалось, целиком.

Вечером рассказала мужу; тот сразу позвонил кому надо, и уже рано утром, едва засветлело, нужный человек был на месте, у них на квартире – охрана снизу провела, предварительно проверив документы. Терапевт был из местных, но лучший, хотя и без опыта работы в условиях нормально населённого города. Тем не менее, оказался довольно опытным диагностом, сразу же сказал и как в точку попал. Спросил, что, мол, у вас, Евгения Адольфовна, по части месячных, какая картина наблюдается на сегодня?

И она поняла сразу, как только спросил. Отчего-то до этого дня ей такое в голову не приходило, что она вдруг ни с того ни с сего станет матерью. Наверное, это из-за того, решила она уже потом, размышляя на эту тему, что их с Павлом Сергеевичем любовные соединения она никогда не рассматривала как способ закрепить себя в новом статусе царевны. С самого начала, кроме любви и уважения к Царёву, происхождение которых она могла легко и убедительно себе объяснить, присутствовало в их отношениях и нечто другое, воздушное какое-то, неземное, что не сразу удавалось ухватить мозгами. Вероятно, мешало ощущение небожительского устройства в этом человеке, который всё ещё почему-то не стал реальным наместником Бога на земле, но как бы уже и перестал быть обыкновенным смертным, имеющим заодно и туловище, похожее на всякое мужское. Потом, спустя несколько дней после той первой ночи, она поймала себя на мысли, что даже её собственное тело на стадии их первых слияний подчинялось ей с усилием, преодолевая сопротивление, о чём она поначалу не догадывалась, но присутствие которого ощутила задним умом, перебирая по секундам все их совместные ночи.

Было чуднό самой: она даже не сумела ответить доктору на самый незатейливый вопрос насчёт её последних женских дней, хотя бы приблизительно. Тот, признаться, несколько удивился подобной бесконтрольности, но вместе с тем дал единственно верное предписание. Впрочем, мучиться относительно своего безоглядного поведения Жене всё равно не пришлось, уже через сорок минут это просто стало ненужным: гинеколог, к которой её отвезли сразу по убытии терапевта, улыбнулась вежливо и фальшиво, как обычно привечают жён начальственных персон, и поздравила, не снимая с лица всё той же искусственной улыбки, – беременны, беременны вы, товарищ Евгения Адольфовна Цинк.

Царёва привезли под утро, до этого времени работал, и все безостановочно вламывали вместе с ним: предстоял очередной запуск, однако в функционировании стартового комплекса вновь выявились неполадки, досадные, в каком-то неясном звене, причём не в первый раз, но всё на том же месте. Раньше грешили на саму систему управления, на сбой одного из приборов: оказалось дело в другом, ошиблись разработчики циклограммы. Он поручил «прохлопать» всю систему, от и до, вхолостую. Сделали, и обнаружилось в итоге – этот чёртов разгонный блок: был необоснованно заужен интервал поворота гидростабилизированной платформы, что, как следствие, могло привести к выведению космического аппарата на нерасчётную орбиту. В общем, пока не добрались до причин, никто в эту смену комплекс не покинул. И только одно обстоятельство спасло циклограммщиков от смертельного разноса – позвонил «сопроводитель» Евгении Адольфовны, попросил соединить лично и сообщил новость, которую выудил из врачей сразу же, как только Женя покинула кабинет гинеколога.

Он прилёг рядом, стараясь не потревожить её этим предутренним появлением, но она его всё равно услышала. Однако виду не подала и глаз не разомкнула, решила припасти новость до того момента, когда муж обретёт нужную форму, отоспавшись и придя в себя после нервной и неподъёмно тяжёлой смены.

Она пришла будить его в одиннадцать, как он просил: Настасья передала ей это утром, когда Женя завтракала, не дожидаясь мужа. Он открыл глаза, проморгался, тряхнул головой, и резко притянул жену к себе:

– Спасибо тебе, Женюра…

– Что разбудила? – улыбнулась она. – Можешь ещё немножечко поспать, я тебя снова разбужу, и опять за спасибо, хотя мне это очень даже нравится.

– За ребёночка нашего спасибо, моя дорогая, я тебе этого век не забуду, – тихо произнёс он. – Знаю, что нехорошо загодя благодарить, но так уж устроен, извини. Я счастлив, моя хорошая, я просто самый счастливый старый дурак из всех пожилых дураков, которые рискнули заморочить голову собственной чертёжнице.

Она в изумлении уставилась на мужа:

– Паша, откуда ты это знаешь? Я ведь даже Насте не говорила!

Он потёр кончик носа мизинцем левой руки и поцеловал её в ладонь:

– Я это знал через десять минут после того, как ты ушла от этой бабы.

– С тобой опасно жить, Царёв.

– Ну не опасней, чем с другими, – не скрывая радости, отбился тот.

Она театрально вздохнула, с укоризной покачала головой:

– С кем я живу…

– Надеюсь, с отцом твоего ребёнка… Нашего ребёнка, – добавил он с нежностью в голосе и, отбросив одеяло, резко поднялся на ноги. Он стоял перед ней, широкоплечий и совершенно голый, не испытывающий ни малейшего стеснения за своё поношенное, давно утратившее всякую спортивность тело… за свои не слишком прямые, с заметным варикозом ноги, за неприятные складки, что не так давно образовались в нижней части ягодиц и которые он люто ненавидел, однако поделать с этим ничего уже не мог, за недвусмысленно выраженный намёк на второй подбородок, совершенно бесполезный при наличии первого, вполне нормального и до поры до времени устраивавшего его и всех остальных… за эти свои окончательно поседевшие, бессмысленно завивающиеся так и сяк, неравномерной порослью разбросанные по всему телу седые волосинки. Всё теперь было пустое, неважное, не достойное того, чтобы стеснительно отвести взгляд от этой несовершенной и безрадостной картины. А уж про ненужные никому отложения на животе и в районе поясницы, и заметно просаженный позвоночник, с годами ставший напоминать слабое коромысло, даже думать не хотелось. «В общем, – Павел Сергеевич окинул весёлым глазом свой обнажённый торс, – налицо явная нестыковка главных модулей: всё ещё неугасшего темперамента, дурного состояния физического здоровья и неутешных остатков вполне привлекательной когда-то внешности…»