Бескрылые птицы - Луи де Берньер Страница 39

— Он не мужчина! Трусливый пес! — орал Харитос. Толпа залилась пуще.

— Дай ему, дай ему! — хором вопили женщины, будто пьяные менады.

— Предатель! Армяшка! Сучий сын! — заходился Константин, безостановочно пиная скорченное тело.

Пьяница высоко занес ногу, и все вдруг замолчали, поняв, что он собирается обрушить ее на голову аптекаря. Наступил критический момент, когда забава могла превратиться в убийство. Народ онемел и замер.

Висела тишина, а Константин пошатывался на одной ноге, собираясь с духом исполнить намерение.

Избитый аптекарь заскулил и слабо, но внятно проговорил:

— Я верноподданный оттоман… Да здравствует Султан-падишах… Я оттоман… Да здравствуют Султан и империя…

Константин медленно утвердился на обеих ногах. Покачнувшись, он вдруг резко развернулся к притихшей испуганной толпе. Пьяно махнул руками, словно обнимая всех разом, и выставил обвиняющий перст.

— Вы! Все вы дерьмо! — Язык у него заплетался, но голос звенел презрением и злостью. — Свиньи и дерьмо, как этот сучий сын! Потаскухи и потаскуны! Клал я на вас на всех! Чтоб вы сдохли и отправились к своим шлюхам матерям и отцам, рожденным от шлюх!

Константин плюнул и отер руки, будто стряхивая грязь. Затем пьяно подтянулся и, шатаясь, решительно двинулся к церкви Николая Угодника. Гончар Искандер коснулся руки армянина и по-дурацки спросил:

— С вами все хорошо, Левон-эфенди?

Аптекарь застонал и, морщась от боли, медленно поднялся. Он был весь в белой пыли, нарядная одежда разорвана и измята. Али-кривонос поднял его феску, отряхнул и подал хозяину. От сильной боли в боку Левон с трудом держался на ногах. Однако он заставил себя выпрямиться и взглянул на окруживших его людей. На их лицах, только что горевших злорадством, теперь читалось беспокойство. Все долго молчали, потом Левон тихо, но с большим достоинством произнес:

— Позор. Как вам не стыдно.

Он отвернулся и с трудом побрел к армянскому кварталу. Харитос, полный раскаяния и стыда от слов Левона, бросился за ним и подхватил аптекаря под руку. Остальные переглянулись, пожали плечами и тихо, точно стараясь не разбудить спящего, разошлись по своим делам.

Однажды, когда я была совсем маленькой, у нас случился удачный год, и мы решили устроить курбан — в день папиного святого принести в жертву барашка. Папа купил большого караманского барашка, он нам всем очень понравился, у него на хвосте много жиру, мы такого готовили с медом в подношение Панагии. Этот барашек был очень красивый, мы его вымыли, украсили цветами и лентами, а я запускала ему руки в шерсть, так приятно, и я его полюбила.

Накануне вечером папа точил нож, а мы с мамой пошли в церковь и вычистили ее до блеска, ни пылинки не оставили. Утром моему братишке Мехметчику, по-настоящему его зовут Никос, нужно было отвести барашка к церкви и привязать у ворот, но барашек заупрямился и не хотел идти, и все смеялись, как брат с ним возится, но потом он справился, и зеваки захлопали в ладоши, и пришел отец Христофор, прочитал барашку наставление и благословил.

Когда запели славу Господу, папа отвязал барашка и трижды провел вокруг алтаря, потом повернул головой на восток и прижал к алтарю. Барашку подставили камень, а папа три раза нарисовал ножом крест у него на горле. Мне было ужасно страшно, я закрыла лицо и смотрела между пальцев. Потом папа сказал: «Прими, Господи» — и перерезал барашку горло. Кровь полилась в каменное блюдо, барашек задрыгался, а отец Христофор махал над ним кадилом, потому что ладан делает мертвых счастливыми и чтобы барашек нас простил. Когда барашек с перерезанным горлом забился, я заплакала, потому что полюбила барашка, а мама велела замолчать и не глупить, ведь это всего лишь баран.

Но я ужасно расстроилась и со злости стукнула папу, а он, слава богу, только засмеялся. Потом мы украсили себя цветами, а детям дали ветки с плодами, и батюшка повел нас на площадь, извещая всех о празднике. На площади барашка зажарили, а я сидела рядом с Мехметчиком и все плакала, и люди говорили: «У маленькой красавицы чуткое сердце, оно все в цветах».

Когда стали подавать мясо с рисом, все развеселились, а у меня слюнки текли, но я отказалась, и всех это очень рассмешило. Потом брат прошептал мне на ухо: «Если ты не съешь хоть кусочек, кто-нибудь умрет». Я спросила, кто. А он сказал — Ибрагим. Я не очень-то ему поверила, но на всякий случай съела мяса, потому что Ибрагим мне дороже барашка. Потом Мехметчик признался, что соврал, и я в отместку положила ему в рис дохлого жука, и он в темноте его съел, а я только на Рождество попросила у папы прощенья, что стукнула его.

Мне бы хотелось когда-нибудь рассказать эту историю Ибрагиму.

Столкнувшись со старыми обычаями, беспринципными вендеттами и родовыми кланами, планы младотурков по искоренению коррупции и кумовства, изменению системы образования и модернизации вооруженных сил сходят на нет. Подавляющее большинство населения глубоко консервативно, для него Султан — глава всех мусульман, земная тень Аллаха. Бунтовать против него или соперничать с ним равносильно святотатству. Старорежимные чиновники оказываются саботажниками и двурушниками. Депутаты нового парламента — турки, греки, арабы, албанцы, евреи, сербы, армяне, болгары и влахи — преследуют лишь корыстные этнические интересы. В армии зреют волнения, поскольку офицеры из низов понимают, что уменьшились их шансы на дальнейшее продвижение по службе. Недовольство в воинских частях, выведенных из Стамбула по причине их сомнительной благонадежности. «Союз Мухаммеда» поднимается на борьбу с безбожием младотурков, сражается за принятие закона шариата и недопущение к военной службе верующих студентов, проваливших экзамен по религии. Пресса, которой восстановленная конституция дала свободу, громогласно беснуется, как собака, что лает на луну, сама не зная зачем. На Галатском мосту [37]убивают оппозиционного журналиста, и его похороны выливаются в демонстрацию протеста.

В апреле 1909 года вспыхивает мятеж в армейских частях, которых сочли благонадежными и направили в Стамбул. К военным присоединяются исламские студенты и преподаватели, они идут маршем на парламент, выкрикивая «Требуем Священного Закона!», убивают морского офицера и двух политиков, которых с кем-то перепутали. Младотурки посылают из Салоник воинскую часть, где Мустафа Кемаль командует дивизионом, и мятеж подавляют. Султан низвергнут, он падает в обморок на руки старшего евнуха при сообщении, что его отправят в Салоники. Дрожащего мягкотелого брата Султана освобождают от тридцатилетнего домашнего ареста, дабы возвести на престол. Вешают восемьдесят контрреволюционеров, среди них лидера «Союза Мухаммеда» и даже одного несчастного, который смешивал Султану табак. В Адане запальчивый номинальный христианин архиепископ Мушский подбивает соплеменников армян взяться за оружие и убивать мусульман. Ответная реакция приводит к сожжению города и бойне, в которой погибают двадцать тысяч армян и две тысячи мусульман. Прибывает Чемаль-паша, он прекращает беспорядки и казнит сорок семь виновных мусульман и одного армянина.