Ночь оракула - Пол Остер Страница 39

Я сказал, что в его голосе слышалось облегчение. Мне кажется, он жалел о содеянном. В среду за ланчем он встретил известие о беременности Грейс очень эмоционально, после чего мы едва не разругались. Тогда все обошлось, и вот сейчас я думаю, что Траузе был еще более зол на меня, чем он это показал. Да, мы были друзьями, но он не мог смириться с тем, что Грейс снова досталась мне. Решение разорвать их связь принадлежало ей, а узнав о ее беременности, он понял окончательно, что вместе им уже не быть. Если мои умозаключения верны, рассказ, который он мне дал, был завуалированной, скрытой формой мести, довольно грубым проявлением собственного превосходства; он словно говорил: «Что ты, Сидни, понимаешь? Ты поживи с мое». Доказать я это не могу, но, если мои предположения неверны, как объяснить тот факт, что Джон так и не прислал свой рассказ? Он сказал, что мадам Дюма отправит мне по почте второй экземпляр, а в результате послал нечто другое, что я воспринял не только как проявление великодушия, но и как акт покаяния. Потеряв рукопись, я тем самым избавил его от ощущения неловкости, оставшегося после вспышки нескрываемой досады. Он сожалел о том, что не сумел себя сдержать, и после того как из-за моей растяпистости мы стали квиты, он решил загладить передо мной свою вину и сделал жест доброй воли, совершенно неожиданный и, в каком-то смысле, необыкновенный.

Наш телефонный разговор состоялся между 10.30 и 11.00. Мадам Дюма пришла в полдень, и через десять минут Траузе вручил ей свою банковскую карточку, с тем чтобы она зашла в отделение Ситибанка на Шеридан-сквер и перевела сорок тысяч долларов с его сберегательного счета на чековый. По свидетельству Гиллеспи, до самого вечера он корпел над романом, а сразу после ужина, поданного, как обычно, в спальню, он сполз с дивана и приковылял в кабинет, где за своим рабочим столом выписал мне чек на тридцать шесть тысяч — общую сумму моих неоплаченных медицинских счетов. К чеку он приложил следующее письмецо:

Дорогой Сид, я не забыл о своем обещании послать тебе второй экземпляр рассказа, но стоит ли? Весь смысл был в том, чтобы дать тебе возможность подзаработать, поэтому беру быка за рога и посылаю тебе чек. Сразу вношу ясность — это подарок. Никаких условий, никаких обязательств. Я знаю, что ты на мели, и прошу тебя не становиться в позу и не рвать чек. Пусть эти деньги дадут тебе возможность разогнаться. Не трать свое время на кино. Пиши книги. Это твое будущее, и я жду от тебя больших вещей.

Спасибо, что навестил моего мерзавца. Сказать, что я оценил это, — значит ничего не сказать. Я отлично понимаю, каким испытанием был для тебя этот визит.

Как насчет ужина в субботу? Пока не знаю где, из-за чертовой ноги. Любопытная деталь: этот тромб — результат моей прижимистости. За десять дней до появления боли я на сутки с небольшим слетал в Париж, чтобы сказать несколько слов на похоронах моего старого друга и переводчика Филиппа Жубера. Я купил билет в эконом-класс, и, по словам моего врача, это меня и доконало. Я сидел, весь скрючившись, с поджатыми ногами. Впредь летаю только первым классом.

Поцелуй за меня Грейси. Мой тебе совет: не бросай начатую вещь. Купи другую тетрадь, и слова сами придут.

Д. Т.

Заклеив конверт с письмом и чеком, Джон написал на нем печатными буквами мой адрес и хотел наклеить марку, но ни одной не нашел. Вечером перед уходом мадам Дюма он дал ей двадцать долларов, чтобы она завтра купила на почте запас марок. Мадам Дюма, человек исполнительный, его просьбу выполнила, и в понедельник утром он самолично наклеил марку на конверт. В час дня мадам Дюма подала ему легкий ланч, после которого он снова засел за редактуру, а в половине третьего, когда она собралась в магазин, Траузе попросил ее опустить письмо в почтовый ящик. Она предполагала за час обернуться, чтобы помочь ему спуститься вниз и сесть в уже заказанное такси, которое должно было отвезти его на скан-тест. После ее ухода, продолжает Гиллеспи, только об одном можно говорить как о непреложном факте: без четверти два ему позвонила Элеонора с сообщением, что их сын исчез. Прошлой ночью Джейкоб ушел из клиники, и с тех пор о его местонахождении ничего не было известно. По словам Элеоноры, Джон «ужасно расстроился» и минут пятнадцать не отпускал ее. Теперь пусть пеняет на себя, сказал он под конец. Больше мы ничем не можем ему помочь.

Это были последние слова Джона. Когда мадам Дюма вернулась, она увидела его лежащим на полу рядом с диваном. Возможно, он собирался переодеться перед визитом к врачу; впрочем, это всего лишь предположение. Ясно одно, он умер между тремя и половиной четвертого — и двух часов не прошло с момента, когда я выбросил то, что осталось от синей тетради, в мусорный бак.

Первоначально причиной смерти был назван инфаркт, но после вскрытия этот диагноз изменили на легочную эмболию. Тромб, две недели сидевший в его ноге, все-таки оторвался и нанес смертельный удар. Бомба замедленного действия взорвалась, и я не успел поблагодарить моего друга за то, что он для меня сделал.

О смерти Траузе сообщили в шестичасовых новостях. Обычно в это время мы с Грейс готовили ужин и поглядывали на экран, но, так как телевизор у нас украли, в тот вечер мы так и не узнали, что Джон лежит в городском морге, что его брат Гилберт уже летит из Детройта в Нью-Йорк, а Джейкоб находится в бегах. После ужина мы устроились в гостиной на диване, чтобы обсудить предстоящий визит к врачу-акушеру, которая в марте принимала роды у Бетти Столовиц. Я сказал Грейс, что буду сопровождать ее. Вдруг она вспомнила про книгу, которую ей утром дала Бетти, толстенный том, посвященный беременности, с графиками и иллюстрациями, и, спрыгнув с дивана, ушла в спальню, чтобы достать его из сумки. В это время в дверь постучали. Я решил, что кому-то из соседей понадобились спички или фонарик. Это не мог быть посторонний человек, поскольку парадная дверь заперта, и, чтобы попасть внутрь, надо сначала поговорить с жильцами по домофону. Я успел глянуть на часы: было полдевятого. Я открыл дверь, не спрашивая, и в эту секунду наш мир перевернулся. Других слов не подберу. Я открыл дверь, и все, что вызревало во мне за эти дни, внезапно обрело реальные очертания: я увидел перед собой будущее.

Это был Джейкоб. Он перекрасился в черный цвет, мешковатое черное пальто болталось до полу. Он походил на гробовщика, пришедшего за клиентом. Если с зеленоволосым клоуном, представшим передо мной в субботу, я чувствовал себя неуютно, то это инфернальное существо, покачивавшееся на носках взад-вперед, нагоняло страх. Я не хотел его впускать, но он оттеснил меня плечом и, шагнув в прихожую, захлопнул за собой дверь.

— Ты должен мне помочь, Сид, — сказал он. — Кажется, я влип, а кроме тебя, я никого не знаю.

— Возвращайся в «Смизерс». Я ничем не могу тебе помочь.

— Это невозможно. Они меня вычислили. Если я туда вернусь, мне кранты.

— Они? О ком это ты?

— Ричи и Фил. Они поставили меня на счетчик. Если я не верну им пять тысяч, они меня прикончат.

— Джейкоб, я тебе не верю.

— Ты думаешь, я пошел в лечебницу из-за матери? Мне надо было от них куда-то спрятаться.