Свинцовый дирижабль. Иерихон 86-89 - Вадим Ярмолинец Страница 39

– А вот это – здорово! И это вы называете роком?

– Ну, тут нет электроинструментов и усиления. Это же – домашняя запись. А вообще они играют это на своих концертах.

– А это не имеет никакого значения – электроинструменты это или нет! Выключите электричество и вы увидите, как проявится истинная природа музыки. Вы вообще знаете, что в музыке самое сильное?

– В наши дни – ритм, – предположил я.

– Ни хрена! Национальность! Музыка – самое шовинистическое явление в мире. Я вам даю гарантию, если у нас взять и отменить цензуру, ну вот пусть нам всем такой страшный сон приснится, что на неделю отменили цензуру, знаете, что народ будет исполнять?

– Что?

– Что? Поверьте мне, что не вашего, как его... Маклафлина! И даже не битлов. Будут частушки блатные петь, только вместо обычной гармошки электрическую используют. И все! Ручаюсь! Вот эта песня про Дюка, она популярная у молодежи?

– Встретили ее очень хорошо.

– Я вам гарантирую, что это у них будет шлягер на долгие годы! Его только надо аранжировать и записать по-человечески. Хотите, я сделаю один прогноз, и вы потом проверите, прав ли был ваш старый друг Костя.

– Что за прогноз?

– Если наши комсомольцы, как вы говорите, взялись управлять этим неуправляемым процессом, в смысле самодеятельностью этих хлопчиков, то они непременно начнут отбирать лучших. На свой вкус, конечно, но начнут. И тогда мы станем свидетелями совершеннейшего цирка – когда наши обкомовские и горкомовские тузы в пиджаках будут вручать этим битлакам свои грамоты и премии! Я вам это гарантирую! Запишите, чтобы не забыть!

Он захохотал и потер руки, предвкушая потеху.

– А вы знаете, вы – правы. У них есть песня про старого рокера и в ней такие слова: “Я старый, старый, добрый рокер, мой прадед был в “Гамбринусе” тапер, а ты дешевый трюк, смазливый попер, все смотришь вдаль, все смотришь за бугор!” Звучит очень патриотично. Просто форма подачи непривычная.

– Я же вам говорю, – он присел к ящику с пластинками и стал рыться в нем. – На Дерибасовской открылася пивная, в ней собиралася компания блатная...

Найдя нужную пластинку, он поднялся, осторожно выпустил ее из желтого бумажного пакета на большую ладонь, поставил на проигрыватель. Игла хрустнула, встретив старую пластмассу, раздалось ровное шипение.

– Это – Фред Астэр, вам понравится! И послушайте только, какие с ним люди играют. Сто процентов есть русские! Послушайте рояль, только русские так играют. Это джазовый стандарт, который даже не звучит как джаз!

Действительно, рояль звучал очень романтично, совсем не по-джазовому. А как легко пел Астэр, каким искренним и взволнованным был у него голос!

There may be trouble ahead

But while there's music and moonlight and love and romance

Let's face the music and dance

Before the feedlers have fled

Before they ask us to pay the bill

And while we still have the chance

Let’s face the music and dance.

Пока еще не ушли скрипачи, пока еще не предъявлен нам счет, вставай нас танец зовет, расплата позже придет! Как здорово Кащей перевел это выражение – to face the music – выслушать обвинения. Назвал это расплатой за танец тайных любовников. Да, но какие изначально замечательные строки! Как органично они вписаны в музыку! Такую музыку я был готов слушать сам, но только не мог представить, где взять ее. Она существовала только на этих старых пластинках, бережно хранимых в подвале Кащея. Настоящее утерянное сокровище!

Я попросил его поставить пластинку еще раз, и он с удовольствием выполнил мою просьбу. И когда я попросил ручку и листик бумаги, он подал их, многозначительно подняв брови, вспомнив о просьбе помочь ему с переводом. Русские слова укладывались в мелодию так же легко, как и английские:

Возможно позже и грянет беда

Но пока музыка льется и светит луна.

Любовь свой романс нам поет,

Вставай, нас танец зовет!

Ах, скоро-скоро не будет луны,

Совсем другую песню услышим мы!

И может даже всплакнем,

Но это будет – потом!

А пока музыка льется, светит луна,

И любовь свой романс нам поет,

Вставай нас танец зовет!

– Прекрасно! – воскликнул Кащей, получив листик. – Это что, точно по тексту?

– Приблизительно, – ответил я. – Точно переводил только Самуил Яковлевич Маршак. В нашем нынешнем состоянии нам главное сохранить тему и идею.

– Прекрасно!

К окончанию бутылки в подвале появились двое молодых очкариков, видом напоминавшие двух лохматых птичек. Еще у входа они вместо здрасьте достали свою бутылку, в которой я по коричневой этикетке опознал кофейный ликер. Это оказались сотрудники Кащея, которые, подсев к столу, тут же завели разговор про какие-то децибелы и пикофарады, сделав меня посторонним на их радио-празднике. Кащей им что-то объяснял, а они кивали своими растрепанными головками как два китайских болванчика, иногда вставляя радостное “А!” или понимающее “да-да, да-да”. Два китайских болвана. Пришли и все наломали. С таким же успехом они могли прийти и заговорить на венгерском языке. Я тихонько взял ликер и стащил с него жестяной козырек. Кащей, заметив это, вернулся ко мне.

– Господа, минутку, у меня есть кока-кола. Представляете, я вчера шел по улице и смотрю – торгуют кока-колой! Я просто опешил. Думаю, неужели в порту высадилась американская пехота и нас ждет оккупация и процветание?

Птички быстро переглянулись и, как по команде, засмеялись.

Кащей скрылся за дверью и скоро вернулся с двумя узкими запотевшими от холода бутылочками с красно-голубыми этикетками и еще двумя стаканами. Это была пепси-кола, что не меняло сути дела.

– Одна знакомая работница городского общепита научила меня чудесному коктейлю, – продолжал он. – Немножко коньячку, немножко кофейного ликера и остаток – кока-кола.

Он упорно называл пепси-колу кока-колой. Слушая его, гости продолжали кивать своими китайскими боловками. Они явно болели одной специальной болезнью. Сперва мама думала, что они не держат головку, а годика в три выяснилось, что все значительно серьезней. В конце череды доцентов, профессоров и народных целителей оказался заезжий немецкий специалист, обслуживавший только звезд эстрады и театра. Заявив, что медицина на данном этапе своего развития бессильна, он научил братьев технике кивания головой. Это помогло замаскировать врожденный дефект. Два инвалида, освобожденные от воинской службы, но мечтающие о своей семье, обрели вид умных и послушных детей, готовых внимать учителям, начальникам, родителям, будущим женам и тещам. При этом они по-прежнему ни хрена не соображали. Головы у них были пустые, как коробки от обуви.