Конец света. Первые итоги - Фредерик Бегбедер Страница 39

Во избежание трагедии мы смылись по-американски. Смыться по-американски — это примерно то же самое, что уйти по-английски, только не так незаметно (например, завывая на ходу: «See you later motherfucker!» [66]). В «Баскской таверне» все, кроме Джима, заказали говяжьи отбивные; он предпочел рийет и андует [67] — то есть блюда, чьи названия заканчиваются на «ет». Вино было превосходным, следовательно, выпили мы немало. Прозаику и журналисту Кристофу Оно-ди-Био, утверждавшему, что ему нравятся маленькие женщины, Джим Гаррисон объяснил, что «с маленькими женщинами проще иметь дело, потому что собственный член кажется больше». В общем, тон был задан.

Приятно, когда писатели не обманывают твоих ожиданий, что случается редко. Как правило, чтобы не портить впечатление, они помалкивают. Ну да, просидишь целый день, разговаривая с листом бумаги, и вечером тебе уже нечего сказать товарищам. Но Джим Гаррисон умеет вести беседу, не вызывая в тебе чувства разочарования. Я только что прочел его книгу, иными словами, провел несколько дней и ночей в его жизни и в его мозгу. Я знал, как он лишился глаза и как потерял сестру. Кроме того, я знал, почему он стал писателем и как Голливуд отучил его от кокаина. Мне были известны семь его пристрастий: алкоголь, стриптиз, рыбалка, Бог, Франция, дороги, природа. Разговаривать с ним я не мог — от робости меня парализовало.

Мы, сидящие за столом, все, как один, хотели быть Джимом Гаррисоном — кроме него, мечтавшего стать Джеком Лондоном. Человек, занимавший стул напротив меня и защищавший красоту Анджелики Хьюстон (в этом он меня не убедил), буквально накануне водил меня с собой на прогулку по книжным страницам, причем весьма гуманно. Я смотрел, как под его усами сталкиваются настоящее и прошлое. Я, парижанин, для которого романы — единственный способ видеть леса и небо, мчаться через прерии и, как индеец, охотиться на птиц. Благодаря Джиму я поймал радужную форель и двух зимородков, затем колесил по шоссе номер 12, пересекающему центральную часть штата Небраска. И все это — не покидая своей квартиры в Шестом округе.

//- Биография Джима Гаррисона — //

Попробую изложить в 20 строчках то, что Джим Гаррисон пережил за 65 лет и рассказал на 466 страницах своей книги «На полях» («Off to the Side: a Memoir»). До того как встретиться со мной за ужином, Джим Гаррисон родился в Грейлинге, штат Мичиган, — это было в 1937 году. Учился в Мичиганском университете. Первой публикацией стал поэтический сборник «Песнь прерий» («Plain Song»), изданный в 1965 году и посвященный деревенскому детству. Некоторое время он преподавал в нью-йоркском университете Стоуни-Брук — надо было кормить жену и двоих детей. В 1971 году Томас Макгоунн подкинул ему идею «Волка» («Wolf: A False Memoir»). Затем Гаррисон написал два поразительных романа «Дальва» («Dalva») и «Дорога домой» («The Road Home»), в которых вернул к жизни (осовременив) мифы вестерна (исследование диких краев, встреча с индейцем, уничтожение фауны, уроки свободы и любви). Некоторые из его произведений были экранизированы, в частности «Легенды осени» («Legends of the Fall») и «Волк». Сегодня Джим Гаррисон живет близ Лэйк-Лиланау, крошечной деревушки, где его в основном знают как охотника и рыболова. Наконец, 12 мая 2003 года он ужинал со мной.

Я сидел на верхнем этаже небоскреба в Хельсинки, пил водку «Финляндия», созерцал белое море и серые корабли, когда в кармане джинсов вдруг завибрировал мобильный телефон, что меня в общем-то обрадовало. «Привет, это Бенуа Дютертр. Ты обязательно должен прочитать книгу Жан-Пьера Жоржа». Вот такая у меня жизнь — друзья частенько звонят мне, чтобы дать совет: прочти того-то или того-то. Мало-помалу я создал целую сеть первоклассных информаторов. Но к Дютертру я прислушиваюсь даже больше, чем к остальным, потому что именно он познакомил меня с Мишелем Уэльбеком и Миланом Кундерой. «Бенуа, дорогой! Я в Хельсинки, сижу на верхнем этаже небоскреба и любуюсь белым морем и серыми кораблями! — Да ну? И что ты там забыл? — Вот я и бухаю, чтобы это вспомнить. — Короче, прочти Жан-Пьера Жоржа. Чистое литературное бухло. Сам убедишься». Не уверен, стоит ли доверять рекомендациям подобного рода. Может, Дютертр впаривал мне эту книгу под принуждением. Может, автор выкручивал ему руку, одновременно приставив к виску пистолет. В то же время я знал, что в отделе пиара издательства «La Table Ronde» он точно не работает. Так что его совет носил чисто дружеский характер. К тому же раньше он подсунул мне Неда Рорема и Филиппа Мюре. Одним словом, по возвращении в Париж я решил внести в это дело ясность. После нескольких часов раскопок среди нераспечатанных пакетов я выудил наконец «Дьявола и Единорога». Ужасное название. Автор явно дал маху. Тем не менее мое внимание привлекла красная лента на томике с надписью: «Метафизика стриптиза». Для человека, проводящего, подобно мне, свои вечера между «Хастлер-клубом», «Стрингфеллоуз» и «Пинк-Пэрадайз», оценивая качество эпиляции у разных красоток, такая книжка была очень кстати.

Я раскрыл ее и наткнулся на следующий абзац: «На мой взгляд, ничего — или почти ничего — не могло сравниться с неожиданным эффектом, производимым тоненькой бретелькой, небрежно соскользнувшей с обнаженного девичьего плеча, или с краешком кружева, дразняще выглядывающим из-под строгой ткани. Легкомысленный и несерьезный, я находил в этих приятных, с сексуальным подтекстом, отступлениях от правил повод забыть о конформизме и неизбывной скуке». И вот, остановившись в коридоре своей квартиры на улице Гинемер, той самой, где я едва не познал счастье со своей второй женой, я глотал этот сияюще непристойный текст, сладкий и жесткий, как «Дружок» Леото, роскошный и культовый, как «Розовая пыльца» Шуля, элегантный и глубокий, как любое произведение Ги Дюпре или Матюрена Могарлона (если вам незнакомы эти авторы, мне вас искренне жаль; как говорил князь Понятовский: «Если эта книга кажется вам снобской, значит, она не для вас!») Я перестал отвечать на телефонные звонки. Я проглотил книгу залпом. Литература — это невероятная встреча дьявола и единорога на операционном столе. В ней рассказывается о восхищении писателя-ситуациониста [68] перед танцовщицей из кабаре «Крейзи Хорс». И рассказывается об этом чувстве с предельным тактом; тут же приводится цитата из Жака Риго: «Каждый проезжающий мимо „роллс-ройс“ увеличивает мою жизнь на четверть часа». Листая отшлифованные до блеска страницы, мы также встретимся с «Rolling Stones», Ги Дебором и Пьером Буржадом, побываем в «Катманду» (лесбийском ночном клубе на улице Вьё-Коломбье) и познакомимся с «Саломеей» Гюстава Моро. Спасибо Бенуа Дютертру за то, что у него такой хороший вкус. Спасибо Жан-Пьеру Жоржу за легкость письма, выгодно отличающую его от Ги Дебора.

//- Биография Жан-Пьера Жоржа — //

Жан-Пьер Жорж — автор двух книг, написанных с тридцатилетним перерывом: «Иллюстрированная трагическая иллюзия» («L’illusion tragique illustrée») вышла в издательстве «Julliard» в 1965 году (он называет роман «гаджетом», хотя на самом деле речь идет о манифесте первопроходцев ситуационизма); в 1995-м издательство «La Table Ronde» выпустило «Рождение принцессы» («Naissance d’une princesse»). Почему он так долго молчал? Потому что Жан-Пьер Жорж — это Ив Адриен1960-х. В «Дьяволе и Единороге» («Le Diable et la Licorne»; 2004) он делает попытку объясниться: «Я ошивался возле ночных клубов и покупал контрабандные сигареты. Карманы у меня были набиты деньгами. По вечерам я накачивался виски с кока-колой. Девушки гримировали меня в уборных». Нельзя сказать, что это были потерянные годы, потому что он работал аккомпаниатором Риты Ренуар — богини его безлунных ночей. «Я не стану делать литературную карьеру. Я повернусь спиной к человеческому обществу». Жан-Пьер Жорж выбрал не столько ремесло, сколько женщину. И таким образом победил жалких бумагомарак, опозорившихся выскочек и прославленных ниспровергателей. Я снимаю перед ним шляпу. (Как сказал бы Макс Эрнст: «Человека делает шляпа. А стиль — это костюм» [69]