Счастье ходит босиком - Лана Барсукова Страница 4

Иногда закрадывалась крамольная мысль: а что хорошего ему от этой верности? Толстая жена и полное отсутствие мангового сока. А какой он на вкус, этот сок? Даже попробовать не успел.

На фоне семейной идиллии прошлые страсти казались ему вовсе не такими уж и отвратительными. Да, было дело, Вера водила шуры-муры с Федором. Зато как он ее ревновал тогда, как билось сердце, когда она роль Джульетты учила, обернувшись занавеской. Как он хотел ее вместо занавески чадрой покрыть, чтоб с ног до головы, чтоб только его была. И вот она его. Без чадры и без занавески. В безразмерном халате и с мокрыми пятнами на груди, потому что молоко просачивалось сквозь любые препоны. Это, конечно, хорошо, что у дочки полноценное питание. Но как-то неприятно смотреть на эти мокрые разводы, и подленько так в памяти всплывает слово «вымя». Неправильное слово, грубое, но липкое. Иван стыдился таких мыслей, конечно. Но избавиться от них не мог. И опять выходило, что нет ему покоя.

* * *

Время шло. Наденька встала на ножки. А СССР, наоборот, рухнул как подкошенный. Ананасы с бананами, апельсины и манговый сок стали общедоступными. Правда, почему-то вместе с обилием товаров появился дефицит денег. То есть на полках все появилось, а в кошельках как-то прохудилось. Зато появилась свобода, можно было говорить всю правду-матку, особенно про советские порядки. Вера неожиданно встала на их защиту.

– Да когда уже все устаканится? – бухтела она.

– Что? В застой потянуло? – муж бдительно пресекал контрреволюцию.

– Там хоть зарплату выдавали без задержек.

– Как ты не понимаешь, что свобода важнее?

– Ваня, ты мне собаку напоминаешь, у которой кормушку отодвинули, зато лаять разрешили.

В последнее время Вера стала раздражительной и резкой. Причина крылась не только в идеологических разногласиях с мужем.

Вера решила худеть. Видимо, ей было легче это делать, войдя в резонанс со страной. Страна, вставая с колен, стряхивала с себя тяжесть экономики, облегчаясь день ото дня. И Вера решила сбросить лишние килограммы. Она буквально морила себя голодом. Утром съедала овсянку на воде, днем, как кролик, грызла морковку, а вечером заклеивала себе рот скотчем. Фигурально выражаясь.

Ивану стало тошно бывать дома. Казалось бы, какая ему разница? Ну не ест жена – пусть не ест. Ее тело и ее дело. Ему-то она готовила, в холодильнике всегда стояла кастрюля борща. Но, во-первых, в свете их споров это смахивало на политическую голодовку, что раздражало Ивана. А во-вторых, и это главное, ему стало стыдно при ней есть. Борщ не лез в горло. Каким-то садизмом попахивало: сидеть и чавкать перед голодным человеком.

И Иван стал все чаще заходить в конце рабочего дня в столовую, чтобы прийти домой сытым.

Сначала повариха Соня наливала ему порцию борща и спрашивала: «Сметану добавить?» Потом перестала спрашивать и молча клала сметану. Наконец она стала со всей душевностью комментировать: «Сметанку положила, как вы любите». И порция стала заметно больше, прямо до краев. А посередине тарелки возвышался крупный кусок мяса – монолитный, без костей и прожилок.

Иван это не сразу углядел. Пропустил удар, можно сказать.

Тем временем Соня входила в новый образ. Ей нравилось быть спасительницей Ивана.

– Сонь, опять твой пришел, – хихикали девчонки на кухне.

– Га-га-га! – передразнивала их Соня. – И чего смешного нашли? Не видите? У человека семейное горе, жена не кормит.

– Так, может, она его еще чем-нибудь обделяет? – скабрезно шутили девчонки.

– Может, и так, – с надеждой говорила Соня.

– Так, может, там все к разводу идет? Ты бы узнала, – советовали добрые коллеги.

– Кто его знает, – глядя вдаль затуманенным вздором, печалилась Соня, – и такого мужчину не ценить…

Соня заранее готовила столик у окна для Ивана, собирая на нем салфетки в соблазнительный веер и убирая жесткую директивную табличку «Пальцами и яйцами в соль не лазить».

Иван всегда садился на одно и то же место, спиной к раздаче, поэтому не видел, как по-бабьи сострадательно, подперев рукой щеку, за ним наблюдает повариха Соня.

Но наблюдать Соне было мало.

– Ничего, если я рядом присяду? – однажды Иван услышал голос поварихи.

– Конечно, – машинально ответил он.

Соня присела и объяснила:

– Жарко там у нас, печка чисто мартена. А тут окошко приоткрыто, прямо как рай. Свежо, и мух нет.

И потупилась от избытка поэзии.

– Конечно, посидите, отдохните, – смутился Иван, окидывая взглядом пустые столики вокруг.

Повисла неловкая пауза.

– Да вы кушайте, а то остынет.

– Я кушаю.

– Кушайте-кушайте! А я тихонечко посижу. – И она привычным жестом подперла щеку рукой.

Ивану ничего не оставалось, как кушать свой борщ. Сначала он давился, стеснялся. Но Соня тихо сидеть не могла. Она начала рассказывать, почему у них печка «чисто мартена» – потому что ее по конверсии «из радиоактивных снарядов переделали». Иван сдержанно хохотнул. Потом Соня пожаловалась, что тараканы на кухне перестали от китайской потравы дохнуть, и теперь в рамках все той же конверсии «будут новую потраву из бактериологического оружия делать, чтобы сначала на тараканах попробовать, а потом на китайцах». Иван хохотнул смелее. И борщ как-то легче пошел.

– А вы, я смотрю, мужчина веселый. И аппетит у вас хороший, – похвалила Соня.

– Спасибо, стараюсь, – невпопад ответил Иван.

После таких комплиментов он, как честный человек, просто обязан был познакомиться:

– Вас как зовут?

– Соня. А вас?

– Иван.

– Ну вот и хорошо, вот и познакомились.

Ветерок теребил шторку. Соня плавно встала, и Иван оценил правильные пропорции ее тела, незнакомого с голодовкой. Всего много, но без перебора. Как борща в его тарелке – до краев, но не переливается.

– Пойду я, что ли? – тягуче спросила Соня.

Она спросила так, как будто проверяла Ивана на сообразительность. И ему захотелось доказать, что у него помимо чувства юмора и хорошего аппетита есть еще достоинства. Например, что он не тупой.

– Посидите еще, – сказал Иван.

Но, увидев искорку в глазах Сони, смутился и добавил:

– Пока я борщ доедаю.

Соня присела. И щедро улыбнулась ему. Иван машинально отметил, что зубы у нее хуже, чем у Тамарки, зато грудь высокая, как у Зыкиной. И сам удивился причудливости сравнения.

На следующий день Соня уже не спрашивала разрешения присесть рядом. Отныне это было ее место.

И Иван принял это как новый порядок вещей. Он привык и к нестандартной порции борща, и к щедрому куску мяса в тарелке, и к веселой болтовне приятной на внешность поварихи. Без нее ему уже было скучно ужинать.