Неаполь, любовь моя - Алессио Форджоне Страница 4

Я поднялся на ноги, три шага через гостиную, которая потом станет моей спальней, и вот она, кухня.

– Ты был на балконе и смотрел на дом напротив? – спросила бабушка, надевая белую рубашку без рукавов и черную юбку.

– Нет, – ответил я, наблюдая, как она достает из морозилки замороженную бутылку воды.

Открывает сумку-холодильник – внутри все было серебристым. Засовывает бутылку в сумку, застегивает молнию. Кладет сверху два больших полотенца. Смотрит на меня.

– Возьми плетенку, – попросила она.

Все было готово к походу на море, но моя бабушка не умела плавать. Поэтому была нужна веревка, которую мы обычно использовали для того, чтобы спускать плетеную корзинку с балкона или с лестницы.

Мы вышли на улицу и пошли, не задаваясь вопросом, куда именно идти.

– Почему ты не умеешь плавать? – спросил я бабушку.

– Потому что меня никто не учил.

– А почему тебя никто не учил?

– Потому что там, где я выросла, моря не было.

За подземным переходом был городской пляж, а напротив – Низида, на воду невозможно было смотреть, так слепили блики солнца, стоящего в зените.

– Дай мне полотенца, – скомандовала бабушка.

– Мы пойдем купаться? – спросил я.

Она встала и ответила:

– Возьми веревку из сумки.

Сняла рубашку, потом юбку. На ее ногах проступали тонкие синеватые вены.

– Но я умею плавать! – запротестовал я, со всей силы пиная песок.

– Дай руку.

– А если я научу тебя плавать?

– Завтра, – сказала она и обвязала мое запястье двойным узлом.

– Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня! – ответил я, бабушка засмеялась, потому что сама постоянно говорила мне такое, когда я не хотел делать домашнее задание.

Мы зашли в воду. Два шага, и вода мне уже выше пупка. Я оглянулся – бабушка стояла как раз на границе прибоя, куда не докатывались волны и песок был светлее. Даже ног не замочила. В одной руке она держала свободный конец веревки, а в другой – ту ее часть, которая была привязана ко мне.

– Я пойду? – крикнул я ей.

– Не вздумай нырять!

Я помахал бабушке рукой, а потом нырнул, но не успел даже толком погрузиться, не успел забыть обо всем, открыть глаза под водой, как веревка на моей руке натянулась.

– Тебе понравилось? – спросил я бабушку, едва вынырнул, и закрыл лицо ладонями.

– Очень понравилось, но больше так не делай.

– Еще разок.

– Нет!

– Но я для тебя это сделал!

Бабушка огляделась по сторонам, словно пытаясь вспомнить, под какой именно камень спрятала все те причины, по которым решила отвести меня на пляж.

– Ну, всего разочек, – взмолился я.

– Хорошо, только быстро.

Я снова нырнул. Один раз, второй, третий, так быстро, как только мог, пока бабушка не успела ничего сказать и не вытащила меня из воды. Я открыл глаза и заново увидел мир – красные и темные стены домов рядом с пляжем, трубы фабрики, бабушку, уже стоящую неподвижно не где-то там, далеко, а совсем рядом со мной, по колено в воде.

– Живо иди сюда! – крикнула она. Я рассмеялся в ответ. – Живо иди сюда!

– Нет!

– Все, идем домой. – Бабушка дернула за веревку, моя рука взмыла в воздух.

– Нет! – Я рванул веревку на себя так сильно, что бабушка оказалась по пояс в воде.

Она глянула на свои ноги, ставшие лазурными под водой. Потом посмотрела на меня широко раскрытыми глазами:

– Вот ты сейчас у меня получишь, даже не представляешь как, а ну, быстро вылезай!

Я засмеялся и снова потянул за веревку.

– Ох, как я тебя вздую, мало не покажется, – крикнула бабушка, когда вода поднялась ей выше живота и расползлась мокрым пятном по груди, вымочив купальник.

– Бабушка, а если я нырну?

– Я тебя прибью!

– Но тут неглубоко.

– Я тебя прибью, клянусь, прибью!

Я принялся сматывать веревку, перебирать руками, подтягивая бабушку к себе.

– Кикко, послушай меня, – сказала она. – Я тебя так вздую, что ты всю жизнь это помнить будешь.

– Готова? – спросил я, когда веревка, соединяющая нас, стала не длиннее пары метров.

– Мы больше на море не пойдем, клянусь.

– Готова? Ну, готова? – твердил я.

– Все, теперь будешь ходить на море только с дедом.

Бабушка, подстегиваемая страхом, теперь не стояла как истукан, а пыталась схватить меня. Я скакал из стороны в сторону. Напротив, за спиной у бабушки, виднелся причал.

– На счет «три»! – крикнул я.

Бабушка так громко заорала мое имя, что эхо разнеслось на несколько километров.

– Набери немного воздуха, бабушка, – потребовал я.

Она смирилась и открыла рот, чтобы вдохнуть поглубже. Потом закрыла глаза и кивнула, показывая, что готова.

– Три! – завопил я.

Пузырьки воздуха поднимались к поверхности и лопались по пути. Колени погрузились в жидкий песок на дне. Я больше не чувствовал сопротивления и был уверен, что бабушка тоже нырнула. Я выпустил веревку и вынырнул. Бегом бросился на берег и уже оттуда увидел ее короткие вьющиеся черные волосы, прилипшие ко лбу. Капли быстро скатывались с кончика ее маленького круглого носика. Покатые плечи, большие руки. Она подняла голову:

– Вот я тебе сейчас покажу!

Я засмеялся и подпрыгнул, высоко поднимая колени и протягивая руки к небу. Я ликовал, не думая о возможном наказании.

Бабушка подошла к полотенцу. Наклонилась и подобрала с песка брошенную кем-то лопатку. Желтую.

– Я тебе так по заднице надаю, что она красной станет, как у мартышки, – спокойно, даже умиротворенно сказала она мне.

Подняла над головой лопатку, и это послужило сигналом.

Я бросился бежать, бабушка следом. Мы так долго бежали с ней, связанные веревкой, что почти добежали до какого-то другого места, но я не хотел уезжать из Баньоли. А потом я проснулся и пошел умываться.

Глядя на себя в зеркало, вспомнил, что бабушка умерла почти десять лет назад, сейчас зима и я уже не ребенок.

Я открыл крышку ноутбука и записал то, что мне снилось.

В тот день я больше ничего не делал.

Виа Ареначча, 62, говорили мормоны, в 18. 45

«ЦЕРКОВЬ ИИСУСА ХРИСТА СВЯТЫХ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ», – возвещала карточка, наклеенная на стеклянную дверь, сейчас закрытую. Внутри было темно, и я увидел свое отражение в стекле. Какой-то старик подошел и толкнул дверь – по-прежнему закрыто.