Смех Циклопа - Бернард Вербер Страница 4

Фотографов тут почти столько же, сколько участников траурной церемонии. Жандармерия и «розовые громилы», представители службы безопасности «Циклоп Продакшн», не дают толпе поклонников Дария прорваться на кладбище.

Траурный кортеж останавливается у открытого склепа. На розовом мраморе золотыми буквами выбито: «ЛУЧШЕ БЫ ТУТ ЛЕЖАЛИ ВЫ».

Священник поднимается на возвышение и, проверив микрофон, говорит:

– Эта эпитафия станет его последней шуткой. Я пообещал Дарию, что напишу эти слова на его могиле. Он знал, что Господь может в любой момент призвать его к Себе. «Лучше бы тут лежали вы». Сколько иронии – и вместе с тем сколько искренности. Отбросим лицемерие, сказал мне Дарий, это слова, под которыми подписался бы кто угодно.

Среди всхлипываний раздаются сдержанные смешки. Только одна женщина с лицом, закрытым черными кружевами, рыдает в голос. Какой-то пожилой человек начинает довольно громко смеяться, и окружающие смотрят на него с осуждением.

– Не смущайтесь, – продолжает священник. – Смейтесь. Дарий смеялся надо всем. Он посмеялся бы и над своими похоронами. Он смеялся надо всем, но по-доброму. Великодушно. Смиренно. Многие не знают, но Циклоп был верующим человеком. Каждое воскресенье, почти тайком, Дарий посещал мессу. Он говорил: «Комику не полагается ходить в церковь».

Несколько новых смешков нарушают тишину.

– Дарий был моим другом. Он рассказывал мне о своих тревогах, сомнениях, о стремлении к самосовершенствованию. Поэтому я с большей уверенностью, чем кто бы то ни было, могу заявить: в каком-то смысле это был святой человек. Он не только доставлял радость близким и зрителям, он еще и помогал молодым талантливым юмористам – в своей школе смеха, в своей телепередаче и в своем частном театре.

Женщина под вуалью рыдает все громче.

– Иисус сказал: «Бог есть любовь», но можно добавить… «Бог есть смех».

На некоторых лицах появляются одобрительные улыбки.

– Все мы должны постоянно воспитывать в себе не только чувство любви к ближнему, но и чувство юмора.

Люди сморкаются в платки. Какой-то человек в шляпе с широкими полями рыдает, поддерживая женщину под вуалью.

– Дорогой Дарий, всеми любимый Циклоп, ты покинул нас, оставил нас сиротами. Ты погрузил нас в печаль. Прости, но твоя последняя шутка оказалась неудачной…

Теперь слышны лишь всхлипывания. Смех умолкает.

– Пыль, ты станешь пылью, прах, ты вернешься к праху. Попрощайтесь же с ним. Сначала мать покойного, госпожа Анна Магдалена Возняк.

Священник насыпает в ладонь плачущей женщине горсть земли. Она приподнимает вуаль и бросает землю на гроб, на знаменитую фотографию Дария, где он поднимает пиратскую повязку и, улыбаясь, демонстрирует сердечко в пустой глазнице.

Лукреция подходит ближе. Она разглядывает и запоминает лица.

– Доктор, как же так!.. Ваш коллега поставил мне другой диагноз!

– Ну и что. Вскрытие покажет, что я прав.

Отрывок из скетча Дария Возняка «Доверяйте медицине, и она отплатит вам сторицей»

Поднимается ветер. Качаются деревья. Колышутся кусты. Ветер срывает с людей черные шляпы и вуали, руки в перчатках придерживают их.

Лукреция, выстояв длинную очередь, бросает горсть песка на гроб. Она рассматривает процессию и толпу поклонников за оградой.

Дария больше нет. От меня уходят даже те, кого я считаю близкими по духу. Все покидают меня.

Вот и Циклоп покинул меня.

И родители.

Все, к кому я чувствую привязанность, покидают меня. Словно какое-то насмешливое божество дарит нам встречи с чудесными людьми лишь для того, чтобы затем разлучить нас и полюбоваться сверху нашими расстроенными физиономиями.

Лукреция отходит в сторону и садится на могильный камень прóклятого поэта. Ветер кружит в воздухе листья. Ее пробирает дрожь.

На моих похоронах не будет никого. Ни семьи, ни друзей. Надеюсь, что моим любовникам тоже не придет в голову нелепая мысль встретиться у моей могилы.

Она сплевывает на землю. Священник вдалеке продолжает надгробную речь. Лукреция слышит обрывки фраз.

– Дарий Возняк был маяком, освещавшим своим остроумием печальный мир, погруженный во тьму.

Маяк в ночи…

Он был маяком, лучом солнца в моих личных потемках. Он больше не будет освещать мою жизнь, но я попытаюсь пролить свет на обстоятельства его смерти.

Лукреция делает издалека несколько фотографий и садится на мотоцикл «гуччи» с объемом двигателя в тысячу двести кубических сантиметров. Включает в айфоне композицию «Fear of the Dark» английской рок-группы Iron Maiden и сворачивает в сторону кольцевой автодороги. Ее рыжие волосы выбиваются из-под шлема и развеваются на ветру.

Она прибавляет газу, стрелка спидометра подскакивает до ста тридцати километров в час.

Перед смертью я буду лежать в больнице одна.

И умирать буду одна.

И я буду одна, когда мое тело опустят в землю.

Как бомжей, как некогда актеров, меня бросят в общую могилу, потому что никто не согласится оплатить мой гроб, а священники сочтут, что я слишком много грешила и не заслуживаю погребения в освященной земле.

Никто не заплачет обо мне.

А потом меня забудут. И напоминать обо мне будут лишь статьи в архивах «Современного обозревателя». Те немногие статьи, которые Тенардье разрешила мне подписать своим именем.

Вот и все, что останется после меня на Земле.

Сумасшедший залезает на стену, окружающую психиатрическую больницу, с любопытством осматривается и окликает прохожего:

– Эй, а вас тут много?

Отрывок из скетча Дария Возняка «Необычная точка зрения»

Лукреция возвращается домой. Смотрит на человека, который спит в ее постели, на его одежду, аккуратно сложенную на стуле. Открывает окно. Простыни начинают шевелиться, в простынях, между белыми складками, появляется лицо, приоткрывается глаз.

– А… Лулу! Ты вернулась?

Лукреция хватает пиджак молодого человека и выбрасывает в окно. Немедленно открывается второй глаз.

– Что ты делаешь, Лулу! Ты с ума сошла! Ты что, выбросила мой пиджак в окно? Мы же на пятом этаже!

Лукреция не отвечает. Носки летят вслед за пиджаком. Она берет кожаную сумку, лежащую на стуле, и держит ее за окном на весу.

– Только не это! Там же мой ноутбук! Он хрупкий!