Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство - Дэйв Пельцер Страница 4

Отец всегда приносил большую елку, почти до потолка, и мы всей семьей несколько часов ее наряжали. Каждый год папа поднимал одного из нас к верхушке дерева и разрешал закрепить там рождественского ангела. Закончив с елкой, мы ужинали, забирались в семейный фургон и ездили по окрестностям, любуясь украшениями на соседних домах. Мама всегда говорила, что в следующем году мы еще лучше подготовим наш дом к Рождеству, хотя мы с братьями и так были уверены, что лучше некуда. Вечером мама рассаживала нас у камина, давала каждому по стакану с яичным коктейлем и рассказывала истории, пока Бин Кросби пел по радио свое знаменитое «Белое Рождество». Я так волновался в преддверии праздника, что едва мог уснуть. Иногда мама баюкала меня перед камином, и я дремал под треск поленьев.

Рождество приближалось, и мы с братьями ждали его с растущим нетерпением. Куча подарков у наряженной елки росла день за днем. Когда наступал сочельник, там лежало уже по несколько свертков для каждого из нас.

Двадцать четвертого декабря, после праздничного обеда и пения гимнов, нам разрешали открыть по одному подарку. А потом отправляли спать. Я всегда держал ушки на макушке, надеясь услышать, как к нашему дому летят сани Санта-Клауса. Но каждый раз засыпал до того, как его олени опускались на крышу.

Перед рассветом мама тихонько прокрадывалась в нашу комнату и шептала: «Санта здесь!» Однажды она нарядила нас в желтые пластиковые каски, вроде тех, что носят строители, и в таком виде отправила в гостиную. И потом мы целую вечность распаковывали рождественские подарки, скрытые под плотным слоем оберточной бумаги. Затем мы вместе с мамой в новых костюмах выбегали на задний двор, чтобы через окно полюбоваться нашей елкой. Помню, что в тот год мама стояла там и плакала. Я спросил, почему ей грустно. И она ответила, что она плачет от счастья, ведь у нее такая замечательная семья.

Из-за работы папы часто сутками не бывал дома, и мама возила нас по разным интересным местам, вроде парка «Золотые ворота» в Сан-Франциско. Мы бродили по дорожкам, и она рассказывала нам, как тут было раньше. Она любовалась цветами, растущими в парке, и хотела посадить такие же у нас в саду. В конце прогулки мы всегда посещали аквариум Стейнхарта. Мы с братьями мчались вверх по ступенькам и скрывались за тяжелыми дверями. Там, за медной изгородью с узором из морских коньков, журчал маленький водопад, а в пруду дремали аллигаторы и большие черепахи. Когда я был маленький, то больше всего в парке любил именно аквариум. Однажды я представил, что могу упасть за забор и оказаться в пруду с крокодилами.

Я ничего не сказал вслух, но мама почувствовала мой страх. Она посмотрела на меня и заботливо сжала мою руку в своей ладони.

Весна всегда означала пикники. Накануне вечером мама готовила угощение: жареную курицу, салат, бутерброды и множество сладостей на десерт. На следующий день, рано утром, мы всей семьей ехали в парк Джуниперо Серры. Там мы с братьями как сумасшедшие носились по траве и без устали качались на качелях — все выше и выше. Каждый раз мы выдумывали что-то новое, и маме приходилось звать нас по несколько раз, когда приходило время обеда. Мы заглатывали еду, почти не чувствуя вкуса, и снова мчались на поиски приключений. А родители лежали на одеяле, потягивали красное вино и, улыбаясь, наблюдали за тем, как мы играем.

Настоящим ежегодным чудом были летние каникулы. Мама была главным организатором и вдохновителем. Она продумывала каждую деталь и сияла от гордости, когда все получалось как надо. Обычно мы отправлялись в Портолу или парк Мемориал, где ставили большую зеленую палатку и жили на природе целую неделю. Но если папа поворачивал на север и ехал по мосту Золотые ворота, я знал, что отдыхать мы будем в самом замечательном месте на земле — на реке Рашн-Ривер.

Лучше всего мне запомнилась поездка на реку в тот год, когда я был в детском саду. В последний день занятий мама попросила отпустить меня на полчаса пораньше. Папа посигналил из машины, и я пулей помчался к дороге по склону холма, на котором стояла школа. Меня переполняло счастье, ведь я знал, куда мы едем. Во время путешествия я зачарованно смотрел на бесконечные виноградные поля. Когда мы въехали в Гверневиль, я опустил стекло, чтобы вдохнуть сладкий аромат секвой.

Каждый день означал новое приключение. Мы с братьями в специальных кроссовках лазали по огромному обгоревшему пню или отправлялись купаться на пляж Джонсона. Оттуда нас просто невозможно было увести. Мы выходили из хижины в девять утра, а возвращались только в три. Мама учила нас плавать на мелководье в небольшой заводи. В то лето она показала мне, как правильно держаться на воде. И очень гордилась, когда я наконец научился плавать на спине.

По утрам я просыпался с ощущением, что впереди меня ждет нечто волшебное. Однажды после ужина мама с папой повели нас смотреть на закат. Держась за руки, мы тихо прошли к реке мимо домика мистера Паркера. Зеленая вода казалась гладкой, как стекло. Голубые сойки сердито щебетали на других птиц, а теплый ветер шевелил волосы у меня на макушке. Не говоря ни слова, мы смотрели, как огненный шар солнца тонет за высокими деревьями, оставляя на небе светло-синие и ярко-оранжевые полосы. Вдруг я почувствовал, что кто-то обнимает меня за плечи. Я думал, что это был мой отец. Повернулся и с гордостью обнаружил, что меня крепко прижимает к себе мама. Я слышал, как бьется ее сердце. Никогда мне не было так спокойно и тепло, как в те минуты на берегу реки Рашн-Ривер.

Мои отношения с мамой изменились внезапно, и похвалу сменило наказание. Временами было настолько плохо, что у меня не хватало сил даже отползти в сторону, — пусть от этого и зависела моя жизнь.

В детстве я, наверное, был более шумным ребенком, чем мои братья. К тому же мне всегда не везло: родители ловили на шалостях и проказах именно меня, пусть даже мы с братьями совершали одно и то же «преступление». Сначала меня просто ставили в угол. К тому времени я уже боялся мамы. Очень сильно боялся. И никогда не просил, чтобы меня отпустили пораньше. Я садился и ждал, когда в комнату зайдет кто-то из братьев, чтобы уже они шли к маме и спрашивали, можно ли Дэвиду пойти поиграть.

К тому времени мама стала вести себя совсем иначе. Когда папа уходил на работу, она целыми днями лежала на диване, одетая в банный халат, и смотрела телевизор. Вставала только для того, чтобы сходить в туалет, налить себе что-нибудь выпить или разогреть остатки еды. Когда она кричала на нас, то ее голос — голос нашей заботливой мамы — превращался в визг злобной ведьмы. Вскоре я уже дрожал от страха, стоило ей всего лишь открыть рот. Даже если она ругала моих братьев, я все равно бежал прятаться в комнату, надеясь, что она вернется на диван — к выпивке и телевизору. Через некоторое время я научился определять, какой будет день, по тому, во что она одета. Я мог вздохнуть с облегчением, если мама выходила утром из комнаты в красивом платье и с макияжем на лице. В такие дни она улыбалась нам.

Когда мама решила, что «стояние в углу» уже неэффективно, она перешла к «наказанию зеркалом». Сначала это было незаметной формой наказания. Она просто хватала меня, прижимала к зеркалу и принималась возить заплаканным лицом по холодному гладкому стеклу. Затем она заставляла меня снова и снова повторять: «Я плохой мальчик! Я плохой мальчик!» Я должен был стоять и смотреть в зеркало. И я стоял, вытянув руки по швам, покачиваясь взад и вперед, с ужасом ожидая того момента, когда по телевизору начнется реклама. Я знал: мама тяжелой походкой пройдет по коридору, чтобы проверить, не ушел ли я от зеркала. И еще раз объяснит мне, какой я отвратительный ребенок. Если братья заходили в комнату и видели, что я стою перед зеркалом, то равнодушно пожимали плечами и продолжали играть, словно меня там не было. Сначала я завидовал им и обижался, а потом понял, что они всего лишь пытались уберечь себя.