Горовиц и мой папа - Алексис Салатко Страница 4

Итак, отделавшись от разрушительных склонностей, папа отправился работать — на заводы Пате-Маркони в Шату. Его назначили ответственным за гальванопластику, и он принялся изготовлять диски Альфреда Корто [10], Дину Липатти [11]и некоего Владимира Горовица, который только-только взволновал, как говорится, общественность своими выступлениями на европейских подмостках.

Моя бабушка, которая никогда не отрекалась от мечты о сыновней славе, увидела в этом лучший рычаг, какой только мог подвернуться. Немедленно изменив своим убеждениям, она, во времена Киевской консерватории клеймившая позором и неустанно поливавшая грязью бывшего папиного соперника, переметнулась в другой лагерь и с каждым днем становилась все более рьяной поклонницей Лопоухого. Ларчик открывался просто: она намеревалась воспользоваться Горовицем как механическим зайцем, чтобы, пустив его вперед, вынудить папу устремиться к той же цели. И весь расчет был на то, чтобы, разбудив гордость Димитрия, оторвать его от жены, этой третьей лишней, и — в темпе allegro vivace — вернуть гения пианизма к заброшенному фортепиано.

Анастасия принялась собирать статьи из газет, где описывались успехи молодого украинского чуда. Это был 1926 год, и Горовиц, недавно сбежавший из «красного дома», приступил к завоеванию Парижа.

— Вот послушай, Митя, он уже дал сольный концерт в салоне Жанны Дюбо… Исполнял «Грустных птиц» и «Игру воды» Равеля в присутствии самого композитора! И тот от всего сердца расхваливал Володю… 12 февраля и 12 марта он выступает в зале бывшей Консерватории… а 24 марта — в Гаво, а 30 мая в зале Земледельцев…

— Вы знакомы с Горовицем? — удивилась моя мама.

— Нет, мадемуазель, это Горовиц знаком с НАМИ!

Бедная мама! У нее и так в зубах навязло это бесконечно повторяемое в разных падежах, трескучее и надменное «мы», это слово, вводящее в семью элитарную систему и напрочь исключающее ее самое из круга людей, достойных дышать одним воздухом с Радзановыми. Чего она только не делала, стараясь завоевать расположение Анастасии! Чего только не делала — вполне безуспешно: можно было подумать, будто любой поступок Виолетт, имевший целью умаслить драконшу, оказывает обратное действие, не усмиряя, а разжигая ярость последней. Свекровь просто не выносила эту актрисульку-недоучку, эту дочь и внучку торговок дождевыми червями, она отказывала плебейке в статусе цивилизованного человека и относилась к ней хуже, чем если бы Димитрий нашел себе жену на помойке.

И к сыну вдовствующая императрица обращалась, как правило, только по-русски, хотя он-то откликался на французском, решительно отказываясь играть в эти игры.

— Говори нормально, мама, прошу тебя, и отвечай, когда Виолетт тебя о чем-то спрашивает.

— Ну, — снисходила Анастасия, — ну, скажем, Горовиц приходил к моим сыновьям. Мы были киевляне, а он из Бердичева, и у бедного мальчика из такой жалкой дыры всего-то и было радости, что поиграть в нашем доме. Но, разумеется, теперь, когда прошло столько времени, когда он пережил столько ужасных событий, Володя вряд ли вспоминает наши музыкальные дуэли и каникулы на берегах Лемана…

Благодаря тому, что с тех пор, как папа нашел работу, деньги поступали регулярно, «чертова семейка» смогла перебраться в дешевую квартирку в Шату, в кирпичном доме под номером 4 по улице Рибо. Это было так называемое социальное жилье, которое город предоставлял малоимущим. И самым прекрасным в концертах Горовица было то, что они позволяли парочке хотя бы несколько часов пробыть в своем тесном гнездышке без настырной свекрови.

А выступления шли иногда день за днем. Поскольку дядюшка Фредди везде был своим человеком, ему ничего не стоило раздобыть билеты, и Анастасия смогла побывать на всех концертах парижского турне Горовица, вплоть до апофеоза во дворце Гарнье, 14 декабря. Триумф. Появившись на вызовы в седьмой раз, пианист сыграл свои «Вариации на тему Кармен». Восторг публики вылился в бурю. Люди отпихивали друг друга локтями, оттаптывали пытавшимся вырваться вперед ноги, только что не по головам шли, умирая от желания хотя бы дотронуться до нового Рубинштейна. Полиции пришлось применить силу, чтобы вывести всех из зала. Бабушка явилась домой в порванном платье и с громадным синяком на заднице справа — синяк она охотно всем демонстрировала как ощутимое доказательство истинности музыкального чуда.

— Ну? Потрогайте-потрогайте, сразу убедитесь, вру я или нет! И вот, скажу я вам, это больше не жалкая бердичевская мартышка, мальчик созрел, мальчик растет, более того… Я не стану врать, утверждая, будто он с тех пор ничего не добился! Потому, если мы не примем мер, он очень скоро нас обскачет. Димитрию теперь, чтобы подняться до его уровня, нужно вернуться к занятиям музыкой и заниматься серьезно.

Эти увещевания продолжались с утра до ночи и едва ли не с ночи до утра, но отец словно бы их не слышал. Отказывался слышать. Для него все это ушло в историю. Горовиц был эпизодом, Горовиц остался в той жизни, которую ему хотелось бы целиком стереть из памяти. А сейчас самое прекрасное в жизни — водить молодую жену в Луна-парк. Они усаживались там в поезд-призрак, и всякий раз, как в таинственной тьме начинала светиться адским светом костлявая с косой, Виолетт прижималась к любимому… что же может быть лучше!

Только бабушку было не переупрямить, и она не собиралась отказываться от своих планов. Она то и дело возвращалась к рассказу о последних приключениях маэстро, добавляя новые и новые, и рассказ постепенно разросся до романа с продолжениями. Забавно, что вскоре уже и я сам мог подхватывать повествование с любого места, поскольку красная нить была выучена назубок и ясна заранее.

Я появился на свет 25 сентября 1931 года в той самой двухкомнатной квартирке без отопления на улице Рибо, где мы жили не просторнее сельдей в бочке, где и втроем-то не удавалось разойтись. Но как бы ни было в этих клетушках тесно, думаю, я не ошибусь, утверждая, что этот день стал самым счастливым в жизни папы. Он не находил слов, чтобы выразить отцовскую гордость и восторг при созерцании плоти от плоти своей. Он настоял, чтобы меня назвали Амбруазом — в честь знаменитого хирурга Амбруаза Паре, ведь все было решено еще до того, как я родился: мальчик станет врачом. Мальчик станет великим врачом — отец кричал об этом повсюду: на Монмартре, на заводе, при встречах с русскими друзьями, в теннисном клубе Везине… все-все должны были знать, что именно его ребенку предстоит вылечить весь земной шар. Димитрий застревал на своих мыслях. Он никогда не менял мнения (но не дай бог было кому-нибудь даже и намекнуть на это, потому что он тут же начинал с пеной у рта утверждать обратное). Он предпочитал скрывать истину от самого себя, что лишний раз доказывало, как всемогуща генетика.