За бортом жизни - Стюарт Хоум Страница 4

Девственности меня лишил Робин Гудфеллоу. Мои друзья упросили его освободить меня, после того, как меня задержали за пьянство и непристойное поведение. Арестовавший меня констебль презирал культуру. Ему казалось, что я насмехаюсь над ним, когда я сказала, что то, что он принял за пьянку в кабаке, на самом деле было группой студентов-художников, создающих пьющую скульптуру. Серьёзная работа, расчленение прошлого. А теперь представьте себе прекрасного юношу лет двадцати пяти-тридцати, чьи непослушные кудри небрежно спадали на цветущее юное лицо. Таким был Робин Гудфеллоу, помощник адвоката и амбициозный бездельник.

Робин появился в полицейском участке, и меня освободили под его опеку. После того, как я провела ночь в тюрьме, этот голубоглазый Адонис угостил меня завтраком. Яйца, чипсы, бобы, грибы, тосты и помидоры. Всё это мы запили крепким чаем. Потом он отвёз меня в свою квартиру на Токстет. Стены были покрыты жиром от еды, которую готовил Робин. На простынях были крошки. Нетерпение моего спасителя было настолько огромно, что не позволило ему полностью меня раздеть. Он просто стянул с меня трусики после того, как повалил на спину. Полураздетый он ринулся в атаку.

Я жаловалась, что мне больно. Поскольку я училась на факультете искусств, Робину не приходило в голову, что я всё ещё девственница. Я была вынуждена переносить боль с закрытым рукой Робина ртом. Он продолжал двигаться, пока не выстрелил свой заряд. Даже когда Робин увидел, что простыни были забрызганы кровью, он не понял, что разделался с моим дорогим сокровищем, этим запрятанным храмом, который так страстно ищут мужчины, а находят только для того, чтобы разрушить. Заметив пятна на простыни, Робин, посмеиваясь, сказал, что во время менструации оральных ласк я от него не дождусь.

Мы с Робином Гудфеллоу довольно часто ублажали друг друга, нарушая своими криками ночную тишину. Дыхание, исходившее из его рубиново-алых губ, было слаще и чище, чем воздух, который он вдыхал. Каких усилий мне стоило дразнить его, уклоняясь от поцелуев. Совершенно изящная шея соединяла его голову с телом самой идеальной формы и атлетического сложения, в котором таилась вся его мужская мощь, смягчённая утончёнными чертами лица, нежной кожей и полнотой плоти.

На его белоснежной груди алые соски были похожи на бутоны роз. Даже под рубашкой ему было не утаить совершенства своего телосложения, красоты линий, нисходящих от плеч к пояснице, там, где кончается таллия и начинается округлость бёдер, там, где кожа, гладкая, ослепительно белая, сияла глянцем на сочной плоти. По ней при малейшем прикосновении пробегали мурашки, так что рука не задерживалась на одном месте, а скользила сама собой, как будто по отполированной слоновой кости.

Когда понадобились деньги, чтобы расплатиться с долгами, я решила возвести проституцию в ранг искусства. Мартин Хайдеггер, владелец одной из лондонских галерей, не был уверен в том, что я хорошо рисую, но его было легко уговорить выставить мои работы. Он притворился, что его интересует антология. Дасейн. Всё что я знаю наверняка, он почти не давал мне опомниться между половыми актами. Через несколько минут он опять был готов возобновить атаку, к которой вела прелюдия из жарких поцелуев. О не менял тактики и с неугасающим пылом не давал мне заснуть до самого утра.

Продавать любовь было для меня одним из способов бунта против патриархата. Прохожие, покупавшие мои услуги, испытывали экзистенциальное стремление к аутентичности. Они вели образ жизни активных нигилистов, и мне нравилось смеяться над их желанием жить страстно. Взять, к примеру, Жоржа Сореля. Когда я увидела, как его возбуждаю, я распалила его ещё больше, задав несколько элементарных вопросов, таких как «есть ли у него возлюбленная?», «красивее ли она меня?», «смог бы он влюбиться в такую пропащую душу, как я?» Конечно же, краснеющий простачок выполнил моё желание и поселил меня в шикарной квартире.

Альбер Камю был одним из тех типов, что платили огромные суммы за лишение меня девственности. Этот философ, носивший под деловым костюмом колготки, был одним из тех, кого любая женщина назвала бы милым парнем. Мадам из борделя отвела меня к Камю одетую в белый утренний халат. Очень скоро я развязала халат и сняла его. Мой корсет стал следующим препятствием, которое тоже довольно быстро было преодолено. Я осталась в одной ночной рубашке, глубокий вырез которой позволял его рукам и глазам такую свободу, какую они только могли пожелать.

Через мгновение ночную рубашку с меня стянули через голову, и я оказалась голой перед Камю. Философ ставил меня во множество разных поз, указывая на самые красивые части моего тела. При этом он делал лирические отступления в виде поцелуев и того, что сам он назвал возбуждающей вольностью рук, которые по его словам, заставляли всякий стыд улетучиться раз и навсегда. Быстро насытив зрительные и осязательные ощущения, Альбер обнаружил, что сильно возбудился. Он шумно воспользовался тем, что, как он обманчиво предполагал, было моей девственностью, и любовные утехи, как и следовало ожидать, очень долго не давали мне заснуть той ночью.

Другой глупец, воспользовавшийся моей уже измученной от надругательств девственностью, был Жиль Делёз. Его провели в мою спальню поздней ночью в полной тишине и атмосфере таинственности. Я лежала раздетая, дыхание моё участилось от страха, если и не настоящей девственницы, то, по крайней мере, притворяющейся. Это придавало мне смущения и застенчивости, которые от истинных чувств не смог бы отличить и более пристрастный взгляд, чем у этого философа желаний. Так что позвольте обозвать его простаком, что будет довольно мягко по отношению к этому психологически ущербному человеку.

Адам возразил мне, что эти «автобиографические» зарисовки просто описывали моё «падение» в проституцию и не давали никакой теоретической основы для того, чтобы считать эту деятельность искусством. Я процитировала знаменитую сноску из «Манускриптов 1844 года». Проституция — это лишь отдельное проявление общей проституции рабочего класса, и поскольку в эти отношения втянута не только проститутка, но и тот, кто вынуждает её этим заниматься — причём последний вызывает ещё большее презрение — капиталист и т.д. тоже попадает под это определение. Сколд высокомерно отмахнулся от этой цитаты, заявив, что Маркс никогда не хотел, чтобы это было напечатано. Я отплатила ему «Коммунистическим Манифестом».

Буржуазная болтовня о семье и образовании, о священной связи между родителями и детьми, становится тем смешнее, чем больше Современная Промышленность приводит к разрыву семейных связей у пролетариата, поскольку их дети становятся простыми инструментами торговли и труда. «Но вы, Коммунисты, создали бы общее владение женщинами», — хором кричит буржуазия. Буржуа видит в своей жене только лишь инструмент воспроизводства. Слыша о том, что инструменты производства сделают общими, он приходит к выводу о том, что и женщин тоже сделают общими.

Он даже и не подозревает, что истинная цель — перестать расценивать женщин, как инструмент воспроизводства. Что может быть более нелепым, чем праведный гнев буржуазии, направленный против общего владения женщинами, открытое и официальное существование которого они приписывают коммунистическому режиму. Коммунистам нет нужды провозглашать общее владение женщинами, оно существует с незапамятных времён. Нашим буржуа не достаточно иметь в своём распоряжении жён и дочерей пролетариев, не говоря уже о простых проститутках, самое большое удовольствие им доставляет соблазнение жён друг друга.